Подошли женщины и, перекидываясь шутками, стали ждать, когда работники и пастух привяжут их жеребят.
Тукал, работница и еще несколько женщин подоили кобылиц. Пастух ушел к Алтын-Кулю. Темный след его тянулся в сочной, блестящей зеленой траве…
Кончив дела, женщины вернулись к юртам. Тукал поставила самовар и стала раздувать огонь под двумя большими казанами: один — с молоком, другой — с водой.
Работница вынесла большие мешки с овечьей шерстью и стала сваливать их на камышовые циновки.
Из белой юрты вышла разодетая, красивая, но несколько сонная байбича. Посмотрев на работников, она сказала:
— Джолконбай, открой тютюнлык[38] и приподними с правой стороны кошму белой юрты.
Подойдя к котлу, она сердитым голосом, но сдержанно заметила работнице.
— Разве я вчера не говорила тебе: оставь черную и красную шерсть, валяй только белую!
Женщина растерялась и заискивающе проговорила:
— Ай, боже мой! Память у меня отшибло, забыла ваше приказание…
Она стала торопливо уносить мешки обратно и вынесла белую шерсть.
Кончив свои мелкие домашние работы, пришла Айбала. По распоряжению тукал, она разложила на солнце непросохший курт, развела огонь под третьим котлом и принялась варить творог.
Тукал понесла в большую юрту тяжелый самовар и начала приготавливать чай.
Из белой юрты вышел хозяин — широкоплечий, здоровый, хотя и начинающий уже седеть, Сарсембай.
Работница бросила дела и быстро подала ему медный кумган.
Бай, нежась на солнце, медленно начал умываться.
— Здешним лошадям надо дать отдых. Отведи их в табун. Оттуда приведи саврасого иноходца и сивого жеребца. Сегодня поедем с тобой в город, — приказал бай Джолконбаю, направляясь в юрту.
У двери он оглянулся и, обращаясь к Айбале, хлопотавшей у котла, сказал:
— Сноха! Видно, Карлыгач-Слу еще не встала. Пойди разбуди ее.
Карлыгач-Слу давно проснулась, но после вчерашних неприятностей стеснялась показаться матери и лежала, погруженная в мрачные думы. Работник открыл тютюнлык. В юрту хлынул поток свежего воздуха. Кошма с правой стороны была откинута. Лучи солнца проникли сквозь решетку киреге и заиграли на коврах, постланных на полу юрты. Было видно, как блестела роса на зеленой траве. Но избалованная красавица все еще лежала в кровати, ворочаясь с боку на бок под мягким одеялом. О чем бы она ни старалась думать, в памяти вставали вчерашние слова матери: «Если ослушаешься, не прощу тебе молока, которым вспоила тебя».
Позавчера вечером приезжал Калтай. По обычаю, тайком от родителей известил ее через Айбалу о своем приезде. Карлыгач-Слу решительно заявила:
