Кучербай, позевывая, тяжело поднялся, расправил свои онемевшие члены и направился к средней юрте.
Все еще спали. Проснулась одна тукал, исполнявшая все работы по дому. Встав с постели, она оправила растрепавшиеся волосы и сонным голосом сказала чабану:
— Откинь-ка войлок…
Старик вышел наружу и, потянув аркан, свитый из шерсти и конского волоса, откинул верхнюю кошму юрты. Сразу стало светло, и юрта наполнилась свежим воздухом.
Тем временем тукал приготовила для старика все необходимое. Старик плеснул себе на руки несколько капель воды, вытерся грязным полотенцем, съел поданную ему на деревянном блюде густую кузя[37]. После этого он взял маленький кожаный турсук с айраном и вышел из юрты.
Вол, на котором он ездил верхом, был поблизости. Старик отвязал его, положил на спину деревянное седло, старый войлок и, сев на вола, погнал в степь тысячное стадо овец и коз.
После ухода стада тукал подошла к соседней юрте и сердито крикнула:
— Ты жива? Вставай скорей…
Не получив ответа, она вошла внутрь юрты и принялась толкать ногой кого-то лежавшего, прикрывшегося мешком, на войлоке около двери. Это была работница. Она вставала с восходом солнца, доила коров и кобылиц, ставила самовары, ездила на воле за водой к озеру, собирала в степи сухой кизяк, мыла посуду и только после всех, далеко за полночь, ложилась на свою убогую постель.
Под пинками тукал она шевельнулась, раскрыла глаза и, протянув: «И-а-у…», заснула вновь.
Тукал, рассердившись, сдернула с нее мешок. Тут уж работница совсем проснулась и встала на ноги.
— Вода вся вышла, съезди к озеру, — сказала тукал и, взяв кумган, пошла в степь.
От их голосов проснулся работник, спавший на телеге около юрты. Зевнул, потянулся так, что захрустели кости, натянул на ноги старые, сбитые сапоги с широкими голенищами, надел рваный бешмет, подвязался веревкой и, крупно шагая, подошел к телеге, на которой лежал бочонок с водой.
Работница впрягла вола.
— Рука у меня опухла. Вчера кобыла лягнула. Помоги запрячь, — сказала она.
Работник живо запряг вола.
— Ну, поезжай, — и он стегнул вола кнутом.
В степи поднялся шум — пригнали кобылиц. Верхом на жеребце проехал с ночного пастух.
Джайляу наполнилось шумом и гамом. Работник подошел к пастуху и, по обычаю, спросил:
— Скот здоров, Султан-ага?
Пастух, не глядя, сонным голосом ответил:
— Гнедая кобыла захромала, — видно, занозила ногу. Нужно будет показать ее старику Атабаю.
Вдвоем они стали привязывать жеребят. Дойных кобылиц было штук пятьдесят. Из них тридцать пять принадлежали Сарсембаю, а остальные — бедным казахам джайляу.
