– А! Практично… прямо на обороте, – пробормотал я; меня ошеломила аура этого персонажа.
Я пообещал, что с ним свяжутся, и мы пожали друг другу руки. За всю нашу встречу парень не произнес ни слова. Ни «здравствуйте», ни «до свидания». Ни единого. Я был покорен.
Ворвавшись в кабинет Рафаэля, я объявил, что нашел жемчужину. Рафаэль ответил, разглядывая фото, что этот профиль нам для героя не подходит. Я был согласен, но настаивал, чтобы мы привлекли его к съемкам. Он бы идеально подошел для роли неподкупного сержанта. Рафаэль хмыкнул, но согласился, чтобы я назначил с парнем встречу.
Через несколько дней Жан Рено вновь появился на съемочной площадке. Его встреча с Рафаэлем длилась пять минут. Выйдя от него, Жан зашел в мой кабинет. Его лицо изменилось. У этого колосса подгибались ноги и кровь отхлынула от лица.
– Прости за прошлый раз. Я вел себя гнусно, но эта профессия, она жестокая, и каждый защищается как может, – бросил он мне с обезоруживающей честностью.
Одним словом, он вошел в мою жизнь. Я еще ничего не знал о нем, но уже понимал, что мы с ним пришельцы с одной планеты. Оба мы влачили наши тела в одном и том же океане одиночества.
– У меня для тебя хреновая роль, но если тебе нужны деньги… – сказал я откровенно.
– Я согласен, – не колеблясь ответил Жан. У него тогда уже было двое детей. – Никогда не забуду, что ты для меня сделал, – сказал он со слезами на глазах.
Я очень надеялся, что он вернет мне сторицей, так как я написал сценарий короткометражки, в которой он был бы великолепен, и уже знал, что у меня не будет денег, чтобы ему заплатить.
По утрам, как все правильные первые ассистенты, я раньше всех добирался до замка, но Жан каждый раз был уже там, на площадке, одетый в униформу сержанта, с руками, скрещенными за спиной.
– Добрый день, рядовой Бессон, – небрежно бросал он.
– Мое почтение, сержант Рено, – обычно отвечал ему я.
Мы обменивались шуточками и перемигивались, между нами установилась некая связь, которая могла стать основой будущей дружбы. В остальном режиссер меня напрягал. Он не имел ни малейшего понятия ни о кадре, ни о правиле 180 градусов. Ему были знакомы лишь театральные подмостки.
Двадцать раз на дню он переспрашивал, можно ли поставить камеру здесь или там. Двадцать раз на дню я отвечал, что он пересекает линию и что так делать нельзя.
– Опять эта ось?! Черт бы побрал эту ось! Куда мне деваться? – целыми днями вопил он.
Не теряя терпения, я предлагал ему композицию кадра. Я делал его работу, но это мне не докучало, наоборот. Я набирался опыта, при этом не возлагая на себя никакой ответственности. Через неделю Рафаэль вошел во вкус, он неизменно отправлял меня готовить следующую сцену. Когда он приходил, я предлагал ему раскадровку, и он ее одобрял с довольным видом генерала, которому доложили о построении.
