В пять утра мы повесили карнизы и занавески, и я направился в комнаты наших специалистов, чтобы позаимствовать бутисы, типичные для Прованса покрывала. В углу нам удалось установить умывальник и зеркало, подальше – старую ванну с занавеской в цветочек. Я в последний раз прошелся по полу шваброй, чтобы он сильнее блестел, и побежал к пекарю, который как раз открыл свою лавочку, чтобы купить у него первые круассаны.
Мы с Домиником устроились на террасе и роскошно позавтракали, наблюдая за восходом солнца. Я поблагодарил его за ночной урок, но он с трудом меня понял. Смирение было у него в крови. Он считал привилегией делать любимую работу.
Клод, режиссер-постановщик, приехал в семь утра. Он торопился посмотреть декорации. Мы поднялись вместе с ним на чердак и смотрели, как он открывает дверь. Солнце заполнило комнату, и плитка ослепительно сияла. Легкий ветерок играл с занавесками и шторами. Это был, возможно, самый красивый гостиничный номер в радиусе десять километров. Клод молча переступил порог. Глаза его блестели. Он был взволнован. Потом вернулся к нам и сказал:
– Я постараюсь быть на высоте.
Одной этой фразой Клод заставил улетучиться мою усталость, теперь он мог велеть мне шить ему шторы хоть до конца съемок.
Через несколько месяцев работа над фильмом завершилась, и я проник на первый показ для прессы. Он проходил в зале на улице де Понтьё, где обычно собирались журналисты. Клод был рад меня видеть и немного со мной поболтал, оставив на время своих гостей. Показ начался. Я совсем не видел самой истории: впечатления от съемок были еще слишком свежи, и мне казалось, что я листаю семейный альбом. Рядом со мной сидела старая журналистка, которая сразу же вырубилась. Никакого уважения к тысячам часов нашей работы. Во время сцены в спальне я толкнул ее локтем, чтобы она проснулась и хотя бы оценила мои шторы. Старуха кашлянула и тотчас снова заснула.
Когда фильм закончился, раздались аплодисменты. На выходе я стоял рядом с Клодом, который выслушивал впечатления каждого. Я впервые присутствовал на таком ритуале. Немного похоже на похороны, только вместо соболезнований вам говорят комплименты. От всего этого у меня остался странный привкус. Мы, как муравьи, трудились ради нашего божества, нашего произведения искусства, а люди говорили нам какие-то путаные фразы, которые можно было бы отнести к любому фильму. Мы подарили им истинное, а они нас отблагодарили фальшивым. Словно заплатили за работу фальшивой монетой. Старая журналистка подошла со своей вишенкой на торт:
