— Приехали, Феденька. Приехали. Мы Славика по дороге встретили, учиться поехал, — заторопилась тётя Катя, с горечью думая: «Не рад он нам, вон лицо как вытянулось. На Оленьку не смотрит, а она, бедная, побелела, чисто снег». — Ты, Оленька, возьми-ка у Феди фуражку. А ты Федя чего стал? Иди, на дитя посмотри вон как он без тебя вымахал!
Фёдор, держа фуражку в вытянутых руках, стороной обошёл молчавшую Олю и склонился над спящим ребенком.
Олежка сладко спал, зарывшись личиком в пеленки, сверху на одеяле лежали только его розовые, крепко сжатые кулачки. Фёдор с удивлением и испугом подумал, что ничего не чувствует, глядя на сына, разве что приятно вдыхать этот нежный запах тепла. «К своему равнодушен, а чужого любил,» — растерянно подумал он и оглянулся, ища глазами Борю.
— А Боря где?
Теплая волна благодарности залила щеки Оли легким румянцем: «Не забыл, вспомнил».
— Борю мы пока там оставили, — дипломатично ответила тётя Катя, — он теперь уже здоров, пусть к самостоятельности привыкает. С двумя сразу куда в такую дорогу тронешься? Квартиру найдём — и его заберём. Мы к тебе, Федя, насовсем приехали. Сил наших нет без тебя жить.
«Поздновато хватились, только о себе и заботятся, моего мнения не спрашивают, а я назад повернуть не в силах. Приехали… А зачем?» — со злостью подумал Фёдор.
— Ты уж, Федя, нас не гони, мы без тебя извелись, — жалобно сказала тётя Катя, — вон, посмотри на Оленьку, чёрная вся. Посмотри, так и в гроб угодить недолго. Да ты посмотри, посмотри на неё!
— Я пойду, — не поднимая глаз, сказал Фёдор, — пойду попрошу комендантшу устроить вас на ночь. Ну, а завтра провожу до станции, на поезд: домой поезжайте, дом налажен, там с ребёнком… с детьми, — поправился он, и Оля опять почувствовала прилив благодарности к нему за то, что он не отделял Олежку от брата. — С детьми, — продолжал Фёдор, — вам дома легче будет, а здесь жить негде и незачем.
— Мы от тебя никуда! Лучше утопи нас в речке! — испугалась тётя Катя. — Ну, что же ты молчишь, Оля, скажи ему?! От Бори так далеко заезжать нельзя — дитя. Оля, что ж ты молчишь!
Оля только плечами повела. Ни словом не обмолвившись с Фёдором, она вдруг ясно ощутила, что потеряла над ним свою прежнюю власть. Она искоса смотрела на Фёдора, видела его серые, в тёмных кругах, совершенно без блеска глаза, рассматривала его серую, потерявшую упругость и какую-то неживую кожу. «Я раньше завидовала его румянцу, — подумала Оля, — сколько же он должен был перестрадать, чтобы так измениться. Как же этот безразличный и суровый человек не похож на того предупредительного и ласкового Фёдора, которого я знала прежде». Никогда еще он не казался таким чужим и малознакомым. Но ей хотелось, чтобы этот большой, усталый, суровый человек посмотрел на нее ласково и сказал:
