Вопрос о злополучном шестом блоке стоял в повестке дня одним из последних, и Сергею Алимовичу пришлось битых два часа просидеть в приёмной. За это время он успел переволноваться, и когда его пригласили в кабинет, где шло заседание, он не испытывал ровно никаких чувств. Какая-то странная, пугающая пустота была в его голове и сердце, даже мелькнула мысль, что все зря и глупо, и опять он ничего не докажет.
Секретарь парткома надел очки и, сбиваясь, начал читать заявление:
«В партийный комитет ГЭССТРОЯ от кандидата в члены КПСС, начальника лаборатории строительства Алимова С. А. Заявление…»
Почти все члены парткома были лично знакомы Сергею Алимовичу, но от волнения он никого не видел, кроме сидевших на видном месте главного инженера и Смирнова.
— Во даёт жизни! — бросил кто-то реплику, когда секретарь парткома дочитал до конца заявление Алимова. Реплика явно относилась к тем «оргвыводам», которых требовал Алимов: «Отобрать, наказать, вырубить, дать опровержение в прессе». «Кто-то засмеялся, кто-то прогудел что-то невнятное, но по тону осуждающее. Первым взял слово худой высокий снабженец, за ним минут десять заикался оратор из жилищной конторы. Он не выговаривал по меньшей мере пять букв, речь его скрежетала, спотыкалась, вставала на дыбы, лицо посинело от натуги, на лбу выступила испарина. Алимов с удивлением слушал, что они говорят о тоне его заявления, о словах, о «пренебрежительных нотках», «грубости», «амбиции», о чём угодно, только не о деле, не о шестом блоке. Он пытался вставлять реплики, но его тут же обрывали и обрушивались за бестактность и недисциплинированность. Сергей Алимович был так подавлен неожиданным поворотом дела, что когда ему дали слово, все заранее построенные фразы вылетели у него из головы.
— Причём здесь мой тон! Так нельзя!.. А мы награждаем… Это ведь обман. Я протестую!.. — Он замешкался, ища глазами сочувствующие лица. Взгляд его упёрся в насмешливо улыбающегося Смирнова. Он совсем растерялся, крикнул: — Очковтирательство! — И сел.
И тогда снова вскочил снабженец и начал говорить, что это безобразие, что Алимов — незрелый человек и нечего разбирать его глупые заявления, с ним и так всё ясно.
— Кто ещё хочет высказаться? — спросил секретарь парткома, прерывая снабженца.
— Несколько слов, — тихо сказал главный инженер, он встал, улыбнулся всем ослепительной дружеской улыбкой. — Товарищи, я попросил бы не задевать здесь чувство личного достоинства, не надо. В заявлении Алимова есть доля истины. Какая доля? Это вопрос. Может быть, и небольшая доля, но все-таки я попрошу прислушаться. Бетон в шестом блоке действительно не идеального качества. — «Главный» говорил под протокол, он был опытным бойцом и знал, как повернуть дело, как представить себя объективным человеком и вместе с тем подстраховать на всякий случай. — Конечно, Алимов проявил торопливость и грубость в суждениях. Но я верю, что он не спасает себя, а пытается искренне защитить то дело, которое, на его взгляд, кажется правым. Но какими методами он это делает? Вот вопрос. Вот о чём стоит серьезно поговорить. Здесь не случайно высказывались слова возмущения в его адрес, совсем не случайно. У Алимова есть тенденция противопоставлять себя не только руководству стройки, что вообщем-то не так страшно, — «главный» многозначительно улыбнулся, — но и рабочим — это гораздо хуже. Мы должны воспитывать нашу молодежь, это наш долг. Алимову, мне кажется, нужно прислушаться к той товарищеской, доброжелательной критике, что здесь прозвучала. Подумать о том, что его окружают не враги, а друзья, и исходить из этого положения.
