Дай руку мне. Приеду я
В начале мрачном сентября:
С тобою пить мы будем снова,
Открытым сердцем говоря
Насчет глупца, вельможи злого,
Насчет холопа записного,
Насчет небесного царя,
А иногда насчет земного.
Почти все предметы предполагаемой дружеской беседы как будто и связаны с социально-политической проблематикой, вполне серьезно обсуждаемой в кружке Н. И. Тургенева, но все-таки снижены, сведены на уровень легковесной болтовни, ни к чему не обязывающей шутки. Будущие декабристы, да и сам Н. И. Тургенев в первую очередь, ожидали от своего поэта совершенно иных текстов. Да, собственно, такие тексты Пушкин и писал еще совсем недавно. Не из-под его ли пера вышла свободолюбивая ода «Вольность»? Но именно тот факт, что Пушкин видел для себя и другие возможности, мог легко зарифмовать слова «беззаконник» и «поклонник», соединить «наслаждения» с «властелином», в высокую гражданскую тематику вписать низкие образы анакреонтической поэзии, очевидно, заставлял усомниться. И, вероятнее всего, не в благонадежности Пушкина, а в его безусловной преданности идеалам гражданского служения. В его готовности посвятить свою жизнь служению идеалам Свободы, как это делали они сами, вступая в тайный союз. В новых стихах Пушкина часто проскальзывало иное: поэзия, а не политика, искусство, а не государственная сфера — вот тот путь, который постепенно, но отчетливо вырисовывался в его текстах.
В своих воспоминаниях И. И. Пущин рассказывает о собрании в доме Н. И. Тургенева в начале мая 1819 года. Менее чем через два месяца после этого Пушкин снова запросит отпуск на 28 дней в Коллегии иностранных дел и 10 июля уедет из Петербурга в Михайловское, где в это время находилось его семейство. Вернется он раньше, чем предполагал: не «в начале мрачном сентября», а в самой середине августа — 14 или 15-го числа. Приехав в деревню, очевидно, 13 июля, Пушкин практически сразу начинает работать над пятой песнью «Руслана и Людмилы», которую закончит там же, в Михайловском, прямо перед отъездом в Петербург. Но наслаждение спокойствием и деревенской свободой, о которых мечтал он, покидая столицу, наступит не сразу, если вообще в этот приезд поэту удалось их ощутить в полной мере.
16 июля, почти сразу после приезда Пушкина в деревню, умер его брат — полуторагодовалый Платон. Смерть маленьких детей, даже в состоятельных, дворянских семьях, даже в семье императора, — в то время обычное дело. Но родителями и близкими она переживалась, конечно, тяжело. 18 июля умершего Платона похоронили в Успенском соборе Святогорского монастыря, кладбище которого постепенно становится родовым местом упокоения для семьи Пушкиных. Очевидно, что ни во время короткой предсмертной болезни мальчика, ни после похорон особенной радости от пребывания в деревне поэт испытать не мог.
