Михал наблюдал, как раскрывает клювик и щебечет синица, как она суетливо порхает с ветки на ветку. Просто удивительно, сколько самых разнообразных вещей занимало его теперь. Все приковывало внимание и вызывало живой интерес. Земля, деревья, птицы — все окружающее как будто наполнилось новым, более глубоким смыслом, который прежде был скрыт от него.
Он подбросил в огонь еще немного сухой лозы. Не для тепла, а чтоб полюбоваться игрой пламени. Костер потрескивал, в воздухе разливался нежный, едва уловимый запах тающего снега.
Вдруг он услышал легкие шаги. Оглянулся — и замер. Катарина!
Она глядела на него широко раскрытыми изумленными глазами, и на лице ее, порозовевшем от мороза, тоже читалось удивление и любопытство.
— Ты что тут делаешь, Михал? — спросила она. — Ну и работенку нашел себе! Да, не позавидуешь той, кого ты осчастливишь!
Он видел живой блеск ее глаз. Слышал ее дыхание.
— Ничего. Просто смотрю, — ответил он.
Катарина стояла в нерешительности. Но Михал даже не шелохнулся, не то чтобы поспешить ей навстречу.
— Иди ко мне! Тут вправду здорово лежать, — улыбаясь, сказал он.
— Лежать с тобой — да еще на снегу? Да я в сосульку превращусь, Михал!
И она вздернула носик.
— Ты так думаешь? Ну нет, снег бы тут весь растаял! — тоном бывалого парня, которого ничем не удивишь, возразил Михал, а у самого бешено заколотилось сердце.
Он, правда, уже смекнул, в чем дело. Катарина ведь вовсе не такая сумасбродка или ветреница, чтобы зимой ни с того ни с сего бродить, как он, по винограднику. И от этой догадки сердце его забилось еще сильней.
— Сдается мне, Миша, тебе пришлась по вкусу Гавая, — съязвила Катарина.
— А что? Эва совсем не дурнушка, — заметил он. — Но, по правде говоря, ты мне нравишься больше.
— Думаешь, я этого не знаю? — Катарина даже задохнулась. — Ходишь вокруг и облизываешься как кот на сало. Интересно бы узнать, что тебе нравится во мне?
Михал зажмурил глаза. Он понимал, что должен подавить в себе желание сказать ей все. Нет, никогда он не сумеет выразить словами того, что чувствует, какого ровного ритма и какой удивительной красоты исполнено все его существо. Не мог же он сказать Катарине, что думал как раз о ней, что он мечтает о том, как бы припасть губами к этому дивному сосуду и испить сладостно-живительной влаги.
— Ну, прежде всего твой задок, он у тебя округленный, как скрипочка, — прежним тоном бывалого парня ответил Михал.
Катарина закусила губу, щеки ее зарделись еще ярче, а зрачки расширились, стали огромными и темными, как деготь.
