— Убирайся прочь, — строго проговорил он, залившись краской, но голос его звучал куда мягче, чем ему хотелось бы.
Руки он не отнял, и ее грудь лежала у него на ладони, словно в гнездышке.
И тут он увидел Катарину. Она стояла в двух шагах от него, слегка наклонившись вперед, чтобы лучше видеть между золотистыми виноградными гроздьями. Катарина тяжело дышала, волосы ее растрепались от быстрой ходьбы, щеки горели.
Михал тотчас сник. Он готов был провалиться сквозь землю.
Катарина расхохоталась. Это был взрыв громкого, неудержимого, почти истерического смеха.
Он уже овладел собой и крикнул:
— Катя!
Но она резко повернулась и убежала. Среди виноградных лоз только мелькнули ее загорелые, крепкие икры.
Михал в эту минуту готов был сжечь Гаваю дотла. Он не мог простить себе, что так глупо попался. И из-за чего? Из-за пустяка! Из-за минутной мужской слабости. Он знал, что теперь ждет его, — объяснять что-либо Катарине совершенно бессмысленно.
В последующие дни Катарина, разумеется, либо делала вид, что вообще не замечает Михала, либо окидывала его насмешливым, полным пренебрежения взглядом. Она начала заигрывать с Вилемом, подолгу болтала с ним у забора; иногда они даже прогуливались или сидели на площади.
Тщетно пытался Михал придумать что-нибудь такое, что помогло бы ему устранить размолвку и как-то подступиться к Катарине. Но именно то, что она тогда убежала с виноградника, а теперь вела себя так, словно ей нанесли оскорбление, и вселяло в него надежду. Он стал делать вид, будто не обращает на нее никакого внимания. Всячески давая понять, что она ему безразлична, ходил по двору, не глядя в сторону соседского забора, но ушки, как говорится, держал на макушке. Ему так хотелось хотя бы услышать ее голос. Впрочем, он знал Катарину и понимал, что должен набраться терпения.
Он столовой ушел в работу — дел у него было невпроворот, — трудился от зари до зари. К тому же в эту пору он ездил в Павловицы на вечерние агрономические курсы. А по ночам часами лежал без сна и все думал.
Так подошла зима.
Уже изрядно подмораживало. В один из солнечных дней Михал, поднявшись на Горку, прилег в полушубке прямо на снег. Он лежал, опираясь на локти, а перед, ним плясали языки пламени — он жег в костре обрезанные плети виноградных лоз. А кругом под лучами солнца, казалось, пылал ослепительно-белыми искрами сплошной гигантский костер. Михал смотрел, как внизу за селом, в долине у речки, то тут, то там вздымался столб снежной пыли и несся по полю. Местами этот снежный смерч обнажал землю, и ясно виднелись полоски смерзшейся глины, сухая трава и камни. Потом на ветку ближней груши прилетела птичка в голубой курточке и желтой жилетке и закачалась вниз головой. У синички-акробатки тоненькие, как иголки, коготки, и она легко цеплялась ими за кору.
