Пока живительный сок созревает в бочках, все Поречье находится словно во власти чар, наслаждаясь полнотой жизни и предаваясь сладкой истоме. Это прекрасные дни, поистине самый буйный и в то же время самый чудесный праздник. В календаре он не обозначен, но люди празднуют его, потому что он сам напоминает о себе, переполняя собой всех и вся, прогоняя утомительную серость будней. Весь мир вдруг обретает яркие, сочные краски. И тут, у кого нет неотложных дел — скажем, не нужно кормить и доить скот, — тот отдыхает, всецело отдавшись очарованию этих дней. В такое время человек, знающий нравы поречан, не приедет к ним из Павловиц с каким-нибудь служебным делом, если, конечно, он вдруг не воспылает желанием, отбросив все формальности и заботы, заглянуть в чей-нибудь погреб и попробовать самолично, как зреет в нынешнем году молодое вино.
В один из таких дней как-то перед полуднем на площади появился Вилем. Кругом ни души, полная тишина. В такую пору ничем не нарушаемого отдыха лишь изредка услышишь чей-нибудь голос да вырвется откуда-то хрипловатое пение или приглушенный смех. Гуси нежились в бурьяне, из проулка между костелом и домом священника доносились голоса детей. С башни костела взвилась стая голубей и пролетела низко, над самой площадью. Шум их крыльев привлек внимание Вилема. Он остановился с усталым видом, по привычке почесал затылок. Глаза его отыскали дом Михала, светло-серый, недавно оштукатуренный.
Во дворе показалась Катарина. Она была воплощением здоровой женской силы и красоты — высокая грудь, крутые бедра, живые, блестящие глаза. Она потянулась на солнышке и, подняв обнаженные руки, пригладила волосы на висках.
Вилем в последнее время вообще был, как говорится, не в своей тарелке. Вот уже третий день он с трудом добирался до своей канцелярии — то и дело его что-то отвлекало и задерживало. Стоило выйти из дому, как кто-нибудь из соседей зазывал его к себе отведать молодого винца. А Вилем знал, что вежливость требует зайти, если тебя приглашают от чистого сердца. Дома он не слишком-то засиживался, не питал он особой любви к домашнему очагу. Гораздо охотнее проводил время с друзьями.
При виде Катарины сердце Вилема тоскливо сжалось. Он уже хотел было продолжить свой путь, как вдруг Катарина, смеясь, обратилась к нему:
— Бог мой, и живут же люди! Не успеют встать с постели, а дела уж кончены. Заходи! Михал дома.
Казалось, Вилем не слышит ее. С минуту он стоял раздумывая. Но потом вспомнил, что за Михалом бутылка красного — значит, можно зайти.
