Валера притормозил, чтобы поизучать нравы дачников, да и вообще, порассмотреть, что к чему. Бормотуху брали хорошо. Явились и велосипеды, и детские колясочки, а некоторые товарищи тут же и откупоривали, присаживаясь на брёвнышки. На самом повороте, за канавами лежал огромный камень, высовывавшийся из мха и веток метра на полтора в высоту. На нём в узеньком купальнике, согнув ноги в коленях, сидела стройная девушка с плоским животиком, короткой стрижкой и сереньким мшинским загаром. Я посмотрел на неё, она на меня и вдруг стала вставать, намереваясь двинуться в нашу сторону. Валера взглянул на неё, покачал головой в остатках чёрной шляпы и нажал на газ.
— Ты чего, барышни испугался? Взяли бы для компании.
Я говорил несерьёзно, Валера так же возражал, но ехать тысячный раз по тем же ухабам скучно, а поболтать о бабах всегда приятно.
— Знаем мы ваши компании. Потом опять трихопол горстями жрать будете, если не хуже чего-нибудь.
— А, может, она порядочная девушка. Просто я ей понравился.
— Бабки ваши ей понравились, шеф. Ну что вы несёте? Казалось бы серьёзный человек. Ну, что за …ня.
Мне захотелось немножко покрасоваться, хотя бы перед Валерой и перед собой, и я спросил:
— А откуда она про бабки знает?
— Да у тебя на роже написано, что ты бич, и что капусты у тебя, как грязи.
В бардачке действительно лежали тысяча восемьсот моих и столько же Валериных денег. Я улыбнулся, замолчал и закурил.
Рассказ стремительно идёт к концу. Всё о Мшинской рассказать не удастся, а второго рассказа она не заслуживает. Есть, однако, воспоминания, которые в сюжет не лезут, но и пропадать не хотят. Вот, например, удивительный случай самореализации дачника. Об этой самореализации они вообще много говорили между собой. Дескать, самореализуюсь в посадках цветов, в огуречной теплице, в компостной куче, наконец. Все, как один, самореализовывались в своих однотипных убогих домиках. Ну, как говорится, ветер в спину. Так вот, ехал я однажды по самому дальнему концу Мшинской, у речки. Мы там одному чудаку рубили дом из половинок. Он где-то набрал огромных брёвен, сантиметров по пятьдесят пять в комле. Мы их распускали пополам и рубили тёской, естественно, внутрь. Сумасшедших полно, кому-то и пол бревна счастье.
Чего меня понесло там ездить, не помню. Ехал я мимо сдвоенного участка в двенадцать соток. Муж с женой, отец с сыном, не знаю, кто, получили каждый по участку и объединили. Участок был распахан, на нём не было ни деревца, ни цветка, ни травинки. По периметру через полтора метра стояли деревянные столбы. На них горизонтально и крест накрест была натянута проволока. Дизайн изгороди и строй предыдущей фразы требовали колючей проволоки, но нет, она была обычной, гладкой, но всё равно мрачной и неприятной. В дальней четверти участка стояла небольшая времянка, по ассоциации с проволокой напоминавшая КПП или караулку. Посреди участка стоял мужик лет тридцати с короткой стрижкой в чёрных сапогах, чёрных галифе, чёрной рубашке и с чёрной овчаркой на цепном поводке. Стоял, пристально следил за моей машиной, в общем, получал от жизни удовольствие. Всяких полудурков видел я на Мшинской, но такого только однажды.
