Он снова наполнил бокал почти до краев и встал, крепко сжимая его в руке.
– Я ухожу, – провозгласил он. – Если кто-то решит, что не хочет отдыхать в гостиной, то пусть имеет в виду, я не придирчив к тем, с кем сплю. Доброй ночи!
Он отвесил нам поклон и удалился. Я подпер голову рукой, удивляясь, почему ощущаю лишь изнеможение. Где печаль, чувство утраты? Вероятно, ничего этого не было по той простой причине, что я до сих пор не верил в случившееся. Я почти ожидал, что Ричард ворвется сюда, вытирая с лица сценическую кровь и жестоко смеясь над тем, как здорово он нас одурачил.
Я изучал своих сокурсников, ища следы того, что я упустил. Филиппа облокотилась о диванный валик и водила пальцем по ободку бокала. Морщины по обе стороны ее рта были четкими и глубокими. Можно было подумать, что за десять часов она постарела на десяток лет. Джеймс скрестил руки на груди и притиснул колени друг к другу, словно он сильно замерз. Рен сидела в кресле: ее глаза остекленели, а конечности были неуклюже согнуты, как у брошенной куклы. А Мередит… Внезапно я осознал, что она смотрит на меня. Она поймала мой взгляд и поднесла бокал к губам, рука у нее дрожала.
Филиппа допила бренди одним залпом.
– Мне тоже пора на боковую. Я не могу отключить голову, но хочу немного полежать в темноте, даже если не усну.
Она медленно выпрямилась и осторожно поднялась на ноги, будто у нее болело все тело. На мгновение задержалась в круге света от горящего камина и окликнула Рен:
– Почему бы тебе не пойти спать?
Рен сперва не шевелилась. Потом очнулась, выбралась из кресла и встала с затуманенным, расфокусированным взором. Филиппа взяла ее за руку, и девушка без возражений последовала за ней.
– Останешься здесь? – спросила Мередит, когда они ушли.
Она говорила со мной, не обращая внимания на Джеймса. Но он тоже вроде бы не реагировал на нее.
– Да, – ответил я. – Выбери себе другую спальню.
Она кивнула и встала – у нее подгибались колени – и оставила свой бокал недопитым.
– Собираешься поспать? – спросил я.
– Да. Надеюсь не проснуться.
Первый настоящий укол грусти («Вот оно», – подумал я) вонзился в меня, как игла, но в действительности это чувство никак не было связано с Ричардом. Я хотел сказать что-то, что угодно, но не мог найти ни единого подходящего слова. Я молча сидел на диване, пока Мередит не покинула гостиную. Когда дверь за ней закрылась, я обмяк, откинулся на подушки и провел руками по лицу. Как жаль, что нельзя смыть с кожи весь этот день, который буквально отпечатался на мне.
