Вскоре проснулась Филиппа и поняла, что Рен пропала.
Тишина на озере разлетелась вдребезги, как только Мередит закричала. Мы сбросили оцепенение и заметались, охваченные дикой коллективной паникой. Александр ладонью зажал рот Мередит, но сначала нам обоим пришлось повалить ее на причал. Она укусила его руку до крови и исцарапала меня ногтями, пока мы тащили ее под сень деревьев. Джеймс прыгнул в воду и схватил Рен за талию, с помощью Филиппы вытащив ее из воды. Мы, шатаясь, поднимались по лестнице, толкая друг друга и споря отчаянным, хриплым шепотом. Страх железной хваткой сковал мое сердце и превратил его в твердый, как вишневая косточка, комок.
В Замке Мередит вырвалась, привалилась к стене и соскользнула на пол. Я поймал ее и прижал к груди, бормоча непристойные извинения, боясь, что она поранит себя, если я отпущу ее. По ее лицу текли слезы, а когда я попытался их вытереть, она оттолкнула меня. Александр схватил со стола недопитую бутылку водки, плеснул немного на свою окровавленную ладонь, а затем так быстро проглотил оставшийся алкоголь, что у него перехватило дыхание. Джеймс и Филиппа поволокли Рен в ванную, стянули с нее ночную рубашку и заставили лечь под струю горячей воды. Через пять минут ее перестал бить озноб, и она могла двигаться. Они высушили ее, вернув немного жизни в ее конечности, и укутали в одеяло: теперь она едва могла шевелиться.
Чего мы вообще боялись? В этом не было ни поэзии, ни причины, только безумный, эгоистичный порыв сбежать. Ричард – наш друг, товарищ по спектаклям и однокурсник – исчез, сметенный с лица земли одним ударом. Мы нашкодили, поспешили прочь, умыли руки и лица, как дети, жаждущие доказать свою невиновность еще до того, как будет выдвинуто обвинение. Мы не причиняли ему вреда, мы даже его не трогали – именно такие слова с готовностью слетали с наших губ, и мы злобно швыряли их друг в друга, но никто не осмеливался закончить свою мысль. Разве мы не этого хотели? Ричард давно стал объектом нашей всеобщей неприязни, и в то утро в состоянии суеверного безумия было невозможно не думать, что нашей враждебности оказалось достаточно, чтобы убить его.
Ужас не умеет мыслить.
Через час истерика истощила нас, и остался лишь холодный, болезненный страх. К тому времени мы собрались в библиотеке – нашей крепости и твердыне, – а небо за окнами постепенно меняло цвет с нежно-фиолетового на молочно-голубой. Я съежился в углу дивана, мои мышцы одеревенели, в груди ощущалась пустота. Мередит сидела, отодвинувшись от меня, плотно прижав колени к груди, глаза у нее были красные и опухшие. Филиппа примостилась у камина рядом с Рен, губы которой до сих пор отливали синим. Один раз Джеймс вышел из комнаты, чтобы проблеваться – то ли от шока, то ли с похмелья, а когда вернулся, то рухнул на стул в глубине библиотеки. Александр безжалостно расхаживал взад-вперед за диваном, косяк тлел у него между пальцами. Ричард, насколько нам было известно, еще плавал в воде.
