Ранней весной, еще до прилета журавлей, братья покинули Юколу и, опять вернувшись на поляну Импиваара, принялись рубить новую избу. Скоро на угловых камнях уже лежали мощные бревна и венец за венцом стали подниматься стены. Много дней подряд от зари до вечерних сумерек звенели топоры и ухал тяжелый деревянный молот. По углам на срубе сидели Юхани, Аапо, Туомас и Симеони, а остальные тесали бревна и подкатывали их по жердям наверх. В поте лица трудились братья, но на душе у них было радостно — строение все росло и росло, наполняя воздух смолистым запахом. Выдавались, однако, и такие дни, когда братья совсем не брали в руки топоров и целыми сутками, от вечера до вечера, а порой прихватывая еще и следующее утро, спали крепким сном.
И все-таки, не успели еще пожелтеть нивы, как на поляне Импиваара, на том же самом месте, что и прежде, стояла готовая изба; даже видом своим она походила на первую избу, разве только была покрепче и покрасивей. Покончив со стройкой, братья опять могли с головой уйти в охотничьи затеи. Они приготовились и к охоте и к рыбной ловле на Ильвесъярви и, захватив ружья и снасти, отправились в путь; собаки с блестящими от возбуждения глазами бежали следом. Братья без устали рыскали по таежным сопкам, болотам и полянам, избороздили вдоль и поперек светлую гладь Ильвесъярви, добывая себе пропитание и делая запасы на суровую зиму. Немало обитателей Ахтолы и Тапиолы{65} простилось тогда с жизнью.
А теперь я хочу рассказать о старом Матти Труте, единственном друге братьев в этих лесах. Он жил один-одинешенек в маленькой избушке на поросшей кустарником горе, в нескольких тысячах шагов от Импиваары. Матти Трут делал самый мягкий во всем Хяме трут, чему обязан был и данным ему именем, да плел добротные берестовые лапти, и этот промысел вполне обеспечивал его хлебом насущным. Когда-то в молодости он был лихим ямщиком и побывал даже в Похьянмаа, а потом последовал за приходским пастором, переселившимся к самым границам Лапландии. Там Матти провел лето, охотясь на медведей, росомах и журавлей на бескрайних северных болотах. Об этих странствиях ему было что порассказать. Обладая замечательной памятью, он никогда не забывал того, что хоть раз видел или слышал. Он отличался также наблюдательностью и верным глазом. Матти исходил самые глухие леса, и не было еще случая, чтобы он заблудился. Стоило ему хоть раз побывать в каком-нибудь местечке, хотя бы самом отдаленном, и он мог сразу же указать туда дорогу, ни на волосок не ошибившись. Матти обычно вытягивал в нужном направлении свой большой палец, и спорить с ним было тогда бессмысленно, ибо он был непоколебим в своем знании местности. Когда у него спрашивали, например: «Где Вуокатти?» — Матти, ни минуты не мешкая, указывал пальцем на край небосклона и отвечал: «Там, гляди на палец. Как раз там, хоть стреляй. Вот за тем пригорочком церковь Куусамо, а на петушиный шаг вправо проходит просека в Вуокатти». Точно так же, если его спрашивали: «Где бранное поле Поррассалми?» — он опять-таки вытягивал палец и незамедлительно отвечал: «Вон где, гляди на палец. Как раз там, хоть стреляй». Вот какой точный был у старика глаз, и он отлично знал все леса на десятки километров вокруг своего жилища. Он исходил их вдоль и поперек, собирая то наросты на деревьях, то бересту или проверяя силки и ловушки. Порой во время своих странствий он наведывался в избу Импиваара к братьям, для которых это было великой радостью. Разинув рты и навострив уши, они слушали рассказы старика. И вот однажды августовским вечером Матти опять сидел у братьев и рассказывал им о своих охотничьих приключениях в северных краях.
