Л а у р и. Скоро ливень хлынет, промокнем, точно крысы.
Ю х а н и. Пускай! Главное — нас пока пощадили. Идемте!
И они поспешно выбрались из леса, вышли на песчаную дорогу и направили свои стопы к избушке Таммисто. Некоторое время они шли под вспышками молнии и громовыми раскатами, пока их не захватил проливной дождь. Тут братья перешли на рысь и побежали к «ели Куломяки»; она стояла как раз у дороги и, славясь своей высотой и развесистыми ветвями, давала многим путникам защиту от дождя. Братья присели у ее корней, а дождь все лил и лил, и глухо шумела могучая ель. Но чуть только улеглась непогода, ветер стих, умчались тучи и из-за леса выглянул светлый месяц, как братья снова пустились в путь. Они тоже успокоились и не спеша зашагали по мокрой, покрытой лужами дороге.
Т у о м а с. Мне часто приходило на ум: что это за штука такая — гроза с молнией и громом?
А а п о. Слепой дядюшка говаривал нам, что это небо бунтует: ветер вздымает сухой песок, и он-то и застревает между тучами.
Т у о м а с. Кто его знает!
Ю х а н и. Чего только не выдумает ребячий ум! Ведь что я, бывало, думал о грозе мальчонкой! Будто это бог катается и грохочет по небесным мостовым, а железный обод высекает искры из булыжника. Ха-ха! У ребенка и ум ребячий!
Т и м о. А я? Примерно так же думал и я, когда, эдаким карапузом, шлепал в одной рубашонке по проселку под грохот грома. Бог, думал я, пашет свое поле, пашет и щедро сыплет удары своим плетеным кнутом. И это от его ударов так искрится жирный зад его удалого мерина — ведь у справного коня всегда вылетают искры, коль потрешь его по гладкому крупу. Вот уж думы-то были!
С и м е о н и. А я и в детстве думал и сейчас думаю то же самое: небесный гром да огонь извещают, что господь гневается на земных грешников; людские грехи велики и неисчислимы, как песчинки в море.
Ю х а н и. Люди и вправду грешат немало, тут ничего не скажешь. Но зато грешника и на этом свете не милуют. Так выварят с солью да с перцем, что просто любо-дорого. Вспомни, сын мой, нашу школу и какие муки нам пришлось принять. Ведь кантор ястребом рвал и трепал нас. Об этом, сын мой, я и сейчас не могу вспомнить без скрежета зубовного.
Быстро промелькнула ночная дорога, и братья подошли к домику Таммисто, смело вошли в избу, где Кюэсти приготовил им славную постель. Этот Кюэсти, дюжий как бревно, был единственным сыном в семье, однако не имел никакой охоты вступить в хозяйские права, желая всегда жить вольно, сам по себе. Как-то он даже вздумал ходить по деревням и, точно одержимый, читал проповеди и что-то все кричал. Говорят, что до этого его довели думы о боге. А образумившись, он опять стал таким же, как прежде, но больше уже никогда не смеялся. Случилось и еще одно диво: с того самого времени своими лучшими друзьями он стал считать братьев Юкола, которых едва ли знал раньше. Вот к этому-то человеку пришли теперь братья на ночлег.
