— Где ваша простыня? — затормошил он меня за плечо.
Это было так врасплох, что я подхватился, словно на пожар, и первое, что подумал — украли, казённую простыню украли. Только как они сумели из-под меня? Быстренько глянул — на месте, не украдена.
— Так вот же она! — аж улыбнулся я от радости.
И старшина рассмеялся приглушённым смехом: после отбоя вслух нельзя. По его мнению, сукин я кот, темнота беспросветная. В каком лесу я вырос, что накрыться не умею? Казарма тоже тихонько захихикала, но старшина цыкнул — притихла. Он накрыл меня сам сначала той простыней, что была лишняя, а затем уже одеялом. А догадался он, что я неправильно накрылся, очень просто — тут порядок такой: край верхней простыни нужно заворачивать на одеяло, чтобы то не мусолилась от потной шеи. И спать обязательно на правом боку, чтобы сердцу было свободно. Век не подумал бы, что моему сердцу не всё равно.
Каптенармус Хомутов на цыпочках пошёл дальше, где-то там ещё кого-то шёпотом потревожил. Вот теперь я понял, что за чин — каптенармус. Генералиссимус — главный сверху, а каптенармус — снизу. Недаром в их звании заканчиваются на это самое «мус». Только у них, а больше — ни у кого, подумал я, засыпая.
От отца я неоднократно слышу, что солдат спит, а служба идёт. Первой моей военной ночью служба шла хорошо — до утра и на другую сторону не перевернулся и ни одного сна не увидел. Проснулся я потому, что кто-то что-то закричал словно резаный, проснулся и ничего не понимаю: где я и кто я — нет печи, нет дома, нет отца с бабушкой, и Глыжки не видно. А вокруг, словно встревоженный муравейник, суетятся хлопцы: кто хватает штаны, кто гимнастёрку натягивает на плечи, кто обувает уже и ботинок. Шум, гам, тарарам. Куда они так, не на пожар ли? Тут и меня само собой подбросило из постели: да я же — военнослужащий, вот кто я! И на меня не иначе пчёлы напали, так я начал кидаться, чтобы не отстать от всех. А оно, если очень спешишь, всегда что-нибудь да не так: в штаны вскочил правильно, а гимнастерку чёрт на меня напялил задом наперёд. Пока её снял да снова надел — обуваться некогда, в казарме пустеет. Носки — в карман, ботинки — на босую ногу и опрометью — на улицу уже самый последний. А куда и чего, сам не знаю.
Строй уже стоит, выравнивается, тихонько перешёптывается, а перед ним сам подполковник Асташевский молча раскачивается то на носках, то на каблуках, недовольно пошмыгивает носом, с нетерпением поглядывая на часы. А тут ещё и я из казармы выскочил словно Филипп из гороха. Вроде цыплёнка, что опоздал под наседку, а потом с писком бегает вокруг неё и не может забраться под спасительное крыло, так и я под строгим взглядом офицера не могу себе найти место в строю, куда ни соберусь — стена. Так мне и не удалось спрятаться за чужие спины, подполковник остановил мою беготню.
