Стригунок встретил меня и Глыжку радостным ржанием, аж затанцевал в станке. Умница мой, не забыл. Не заездили его здесь без меня? Нет, не заездили. Чистый, гладкий, бока крутые, круп надвое расходится. И кто бы мог подумать, что из того каростливого, едва живого с голоду жеребёнка, найденного нами с Санькой на лугу, вырастет такой красавец, что хоть ты его на картинку да в рамочку? А может, это только мне так кажется? Нет, и Глыжка согласен, что можно в рамочку.
Весело бежит наш Стригунок, распустив хвост и гриву по ветру, ноги легкие, шаг широкий, бежит, аж колёса грохочут, подпрыгивая на неровной дороге. И кнута ему не нужно.
Хорошо он тянет и воз со снопами ржи, только гужи скрипят. И словно всё понимает: по ровному идёт спокойно, а перед холмом сам берёт разгон, как будто кто его научил, что так легче. Глыжка убеждён, что Стригунок, если мы что-нибудь о нём говорим, тоже всё соображает. Не зря же он в это время уши навостряет.
За работой на душе полегчало, понемногу начал забываться мой провал на экзаменах в училище, будто было это уже не день назад, а в прошлом — в позапрошлом году. Десять возов мы с Глыжкой к вечеру привезли, столько, сколько и отец привозил. После ужина хотелось поскорее упасть и заснуть. Болят руки-ноги, а спина, что у старого деда — не согнуть. Но стоило мне только лечь, как снова разные мысли в голове, откуда только и взялись. Интересно, а что там Санька сегодня день делал, может быть, уже и мундир получил, новые ботинки, ходит там и козыряет. Ну, и пусть козыряет. А я никому козырять не буду, я — птица вольная. Счастье большое — тянуться перед каждым в струну.
Зато я картошкой с кислыми огурцами поужинал, а он, может, даже макаронами. За всю жизнь мне один раз только пришлось их попробовать, это тогда, когда в войну в нашей деревне итальянцы стояли, так их повар разрешил котел подчистить. Ой, и вкусно было, весь век ел бы!
Затем разные заботы по конюшне меня одолели. Не придумаю, где взять фанеру на новые таблички коням, где химическим карандашом разжиться. И вот ещё — стоит ли от деда Коврача избавляться? Кто тогда настроит хомут, кто уздечку сошьёт, если она порвётся? Этого, наверное и Чижик не умеет. Задумаешься здесь. Хотя меня, может, ещё и не поставят конюхом, председатель или кто другой упрётся.
А на улице уже темно. Где-то затренькала балалайка, девичий смех рассыпался под окнами звонким горохом. Возле Скокового дома начинаются танцы. Крутанулся я на другую сторону, будто припекло: хоть вы сейчас в медные трубы заиграйте — не выйду.
