Но хлопцы меня встретили совсем иначе.
— Здоров, офицер! — весело поздоровался со мной Костик Скок, наш балалаечник, и все хлопцы хохотнули, а Скачок — он из тех, кто ради красивого словечка родителей не пожалеет — начал клоуна из себя строить.
— Если бы вы видели, хлопцы, как он на последние гулянки приходил! — и пошёл перед всеми выпендриваться: грудь выгнул дугой, нос задрал на небо, губы надул и давай петлять худым задом в дырявых штанах. Все так и покатились от смеха, даже эта свинья Глыжка захохотал. Чьи здесь нервы выдержат? Бросился я с кулаками — и началась заваруха, и покатились мы по траве. Но хлопцы не дали душу отвести, навалились толпой и разняли. Ничего, один на один где-нибудь поквитаюсь. Однако если это ещё будет, то прозвище уже ко мне прилипло — офицер. В глаза и за глаза. Пришлось смириться — что ты сделаешь? На всех с кулаками бросаться не будешь — сам зубов не напасёшься. Да и прозвище не такое уж обидное. Вон одного хлопца с хутора Костогрызом дразнят, и то привык.
И вот начали разбирать со конюшни лошадей. Взрослые мужчины выводят более крепких и спокойных. Их запрягают в жатки-лобогрейки — есть такие, две на весь колхоз и в них лишь бы кого не запряжёшь, не каждая лошадь может жать. Иную в лобогрейке не удержишь никакими удилами, когда она застрекочет ножами, словно пулемёт, да замашет зубатыми крыльями. У лошадей тоже нервы есть, как говорит Чижик.
Более молодых и броских разбирают хлопцы, что возят снопы. Пошли и мы с Глыжкой выводить своего Стригунка. Как будущий конюх, я пристально ко всему присматриваюсь: есть ли тут хоть какой порядок. Кажется, что есть. Конюшня, правда, никудышная. До войны то была из брёвен, но она сгорела, когда проходил фронт. А эту слепили на живую нитку: только столбы деревянные, а стены — плетень из лозы, обмазаны глиной. Много где глина осыпалась, и сквозь дыры видна улица. Надо будет после жатвы сказать Нинке, чтобы хоть воз глины привезли, да всё замазать — зимой дуть будет.
А внутри — мириться можно. На каждой лошади станок, на каждом станке табличка, на табличках надписи химическим карандашом: «Буян», «Слепка», «Топтун», «Адольф», «Стригунок». Правда, написано коряво и с ошибками, но я сам потом перепишу, у меня почерк хороший.
Хомуты тоже развешаны по порядку — каждому коню свой. Вот это правильно, чужой хомут шею тебе натрёт до крови, и не увидишь когда. А что седёлки и дуги где попало — это упущение, так, извините, у хозяев не делается, мой дед Николай не похвалил бы. Если я приду сюда, каждая лошадь не только хомут, а будет иметь всё своё, личное; я возьмусь и за Петьку, и за Коврача, или толку не будет.
