Наш дом на замке — ещё все в колхозе, и меня встретил только Жук, завилял хвостом, начал ласкаться, за что и получил хорошего пинка. Не лез бы уже хоть он со своими нежностями. Пёс забился в будку и, пока я открывал дом, обиженно поглядывал оттуда на меня, будто спрашивая: чем он тут виноват?
Хоть и лето, я залез на печь и страдаю, и утешаю сам себя: надо оно мне, это училище-мучилище, счастье великое — строем ходить да каждому козырять. Не большой страх и в колхозе поработать до солдатов, только вот хлопцы кличку какую-нибудь прилепят — это уж обязательно. Ну, что же — проживу и с кличкой.
Когда бабушка пришла из колхоза, я всё ещё переживал.
— Чего ты там стонешь? — спросила она, сев на скамейку передохнуть с дороги. — Заболел, что ли?
Неправда, я не стонал, это я так вздыхал, словно кузнечный мех. А насчёт болезни бабушка хорошую мысль подала. Теперь я знаю, что сказать отцу: медицинскую комиссию не прошёл «зарезала»! Врачи проклятые! Медкомиссия — это вам не двойка за диктант. Я же невиновен, что здоровья нет.
Так я ему и сказал за ужином, даже глазом не моргнул. Надо же как-нибудь после прежней похвальбы свою честь спасать. И отец только руками развёл — ну и ну, Саньку-замухрышку пропустили, а меня, такого дородного и выше его на голову, — забраковали. Тут в самый аккурат вступилась за меня бабушка:
— Чего ты прицепился к человеку? Санька не валялся всю зимушку с сыпняком, а этот еле выкарабкался с того света. Думаешь, всё это боком не вышло?
И отец поверил.
Позже всех заявился домой Глыжка. Они с отцом сегодня с последним возом снопов припозднились, так пришлось парню самому на луг коня в табун отгонять. Увидев меня, брат бросился к столу:
— Ну что, Иван, взяли?
Бабка его быстренько остудила:
— Иди умойся, бес чумазый! Не видишь, у человека горе — дохтары зарезали.
Бес стоит и глазами моргает — зарезали, а я живой.
Мало ли кем можно стать в жизни. Разве на артиллерии мир клином сошёлся? Отцу, например, даже больше нравится машинист паровоза. Залез себе в паровозную будку, нажал что надо, повернул рычаг, дал гудок — паровоз побежал по рельсам, а ты сиди и кури. Правда, перед станцией уже остерегайся, тут смотри, семафор открыт или нет. Если открытый — шуруй себе дальше, ни на что не обращай внимания, а закрытый — стой и пыхти паром. Отца один знакомый машинист катал на паровозе ещё до войны, поэтому он всё это и знает. И мундиры у них теперь не хуже офицерских, только чёрные. Конечно же, люди больше около угля. И пайки у них, говорят, по военной норме. И деньги им дают хорошие. Чем не лучше? А тот знакомый машинист, если его попросить, поможет мне устроиться в их школу — поучусь и буду тоже ездить на паровозе да из окошка поплёвывать. Отец напевал мне это, покуда и спать не улеглись.
