Миновав КПП, мы снова разулись, перекинули обувь через плечо и где шагом, где бегом припустили по Батарейной. Обида потихоньку унялась, теперь у нас на языках только математика: катеты, гипотенузы, углы, градусы и параллельные прямые, которые никогда не пересекаются, хоть ты их веди всю жизнь.
Там посмотрим, кто из нас — село, а кто — столица.
Вот тебе и погоны в кармане!
До экзаменов оставался всего один день. Отец с Глыжкой с утра пошли в колхоз возить на ток снопы, а следом, управившись у печи, ушла и бабушка с серпом. Мы с Санькой, встретившись в нашем доме, сели за геометрию освежать в голове теоремы. В доме было тихо, и нам никто не мешал, кроме назойливых мух. Вот когда мы начали каяться в прошлых школьных грехах! Учили, называется, лишь бы помнить до вечера, лишь бы Биссектрису вокруг пальца обвести. Сейчас трудно освежать то, что в голове только переночевало. А ведь надо, если собрались из колхоза в артиллерию! И мы так старались, что когда наши пришли на обед, у нас с Санькой в головах была уже каша: острые углы перепутались с тупыми, градусы с радиусами и холера с хворобой. К вечеру мы вообще ошалели. У меня даже начали пересекаться параллельные прямые линии, с которыми, если верить учебнику, ещё никогда такого не случалось.
А ночью мне даже снилась биссектриса. Нет, не наша учительница по математике, не Марья Антоновна, которую мы между собой в классе так называли из-за её высокого роста и худобы, а самая натуральная биссектриса — прямая линия из геометрии, которую и хлебом не корми, а дай только поделить угол надвое. Лежу это я себе на печи, а она заходит в дом — ни человек, ни зверь, ни машина, а что-то такое, как линейка или верёвка, разделённая на сантиметры и миллиметры. И длиной с кочергу. Я сразу сообразил: биссектриса, кто же ещё. Дверь за ней, словно в сказке, сами закрылась, и она спрашивает вкрадчивым голосом:
— Где в вашем доме углы?
Мне бы испугаться, а я — ни грамма, но сердцем чувствую, что-то она неладное задумала, и начинаю грубить:
— А тебе зачем?
— Делить, — говорит, — буду.
И вот берёт она свое делило, похожее на бригадирскую козу, которой меряют поле, и начинает с угла. Раз отмерила, два, тут меня и вовсе злость взяла. Ах же ты, думаю, хворостина ты несчастная, тебя же не просили, не звали. Нашлась хозяйка на чужие углы! И как закричу вслух:
— Не дам делить, отцу скажу!
А она меня как толкнёт в плечо своей козой и бабушкиным голосом спрашивает:
