74. И все знаки дружбы, которые Бог явил мне, многие и невыразимые, и все сладостные слова, дарованные мне Им, и все другое дарованное и сделанное мне настолько меньше того блага, которое вижу я вместе с мраком, что не полагаю я в них надежды моей. И если бы возможно было, чтобы все эти блага были неистинными, не уменьшилась бы надежда моя вернейшая, которая верна тем всяческим благом, которое вижу я вместе с мраком.
75. До этого возвышеннейшего и невыразимого образа видения Бога с таким мраком и сверхчудесною благодатью видения вознесен был мой дух только три раза. И хотя порою тело мое рассеивается в немощах, мир изгоняет меня своими горечами, а бесы поражают с большою тягостью и преследуют, обладая властью надо мной, потому что Бог положил в руки их душу мою и тело на терзание, так что кажется мне, будто вижу их телесно нападающими на меня, Бог влечет меня к Себе тем благом, которое вижу я во мраке.
76. Вижу я во мраке Святую Троицу, и кажется мне, что стою я и пребываю в середине Ее. И это влечет меня больше, чем что-либо другое, испытанное мною до сих пор, или какое-либо благо, видимое мной, так что нет сравнения между тем и другим. И что бы я ни сказала об этом, кажется мне, что я ничего не говорю, и даже кажется, что поступаю худо, говоря об этом, и слова мои кажутся мне богохульством: так превосходит это благо все слова мои. Когда же вижу я это благо, не вспоминаю я, находясь в нем, ни о человечестве Христа, ни о Богочеловеке, ни о чем-либо обладающем образом, и однако все тогда вижу и ничего не вижу.
77. В состоянии же отделения от этого блага вижу я Богочеловека, и влечет Он душу такою нежностью, что иногда говорит мне: “Ты — Я, а Я — ты”. И вижу я эти очи и это чело Его умиротворяющее, что обнимает и влечет душу мою с безмерною силой. И вижу я то, что исторгается из очей этих и из этого чела, и то благо, о котором говорила я, что вижу его в том мраке, истекает и приходит изнутри, и это оно так меня услаждает, что невозможно рассказать. И находясь в Богочеловеке, душа моя жива, и в этом Богочеловеке нахожусь я долго, дольше, чем в том благе вместе с мраком. То же благо из мрака влечет мою душу несравненно сильнее, чем благо из Богочеловека. Но во благе из Богочеловека я нахожусь почти непрестанно и так непрестанно, что однажды дана мне была уверенность о Боге, что нет ничего между мною и Им. И с той поры не было ни дня, ни ночи, когда бы не обладала я непрестанно этою радостью. И чувствую я желание воспевать и славить Бога и говорю так: “Славлю Тебя, Бога возлюбленного: в кресте Твоем мое ложе, постланное мне. И вместо изголовья или подушки нашла я бедность, а в другой стороне ложа нашла для отдыха муку и презренность”. Ведь на этом ложе сам Он родился, и лежал, и умер. И эту любовь содружества с ними, т. е. с бедностью, мукою и пре-зренностью, так возлюбил Бог Отец, что дал его Сыну Своему, и Сын восхотел непрестанно лежать на ложе том, и навсегда его возлюбил, и согласился с Отцом. И на этом ложе упокоилась я, и покоюсь ныне. Это ведь мое ложе, и на этом ложе надеюсь я умереть, и этим ложем спастись. И радости, которую я ожидаю от этих ног и рук, нельзя передать. Ведь когда вижу я Его, никогда не хочу я отойти, но — подойти ближе. Поэтому жизнь моя есть умирание. И когда вспоминаю о Нем, не могу я говорить — отнимается язык. А когда отхожу я от Него, то и мир и все то, что встречаю я, принуждают меня еще больше желать сказанного. И поэтому желание мое, вследствие томления ожидания, мука для меня смертная. В видениях же и утешениях душа моя очень часто возносится и утешается Богом сладчайшим, Ему же слава и честь во веки веков. Аминь.
