В этом мраке, в этом Нечто, превышающем всяческое благо, видит душа безобразно и невыразимо Пресвятую Троицу и себя в средине Ее (76). И, если я правильно понимаю слова 6л. Анджелы, видение Троицы возносит душу выше даже видения Бога во мраке: душа уже не видит, не созерцает, а целостно уподобляется Божеству, т.е. наступает то единение воли, то преображение души, о котором говорили еще викторинцы и Бернард, о котором полнее расскажет мейстер Экхарт. В глубину души проникает единая и тройственная Божественность, в душе “совершаются невыразимые Божественные действия”. “И была изъята я совсем из того видения Бога во мраке, которое так меня обычно услаждало” (78).
Троичность не нарушает единства, целостности и простоты Божества. Анджела не говорит об этом прямо. Косвенно же засвидетельствовано это откровением, дарованным ей на пути в Ассизи: по обещанию Божьему (46) вся Троица проникла в
ее душу. И, читая описание этого проникновения, мы невольно останавливаемся на неуловимых переливах одного Лица Святой Троицы в другое. Сначала говорит Анджеле и общается с нею Дух Святой (48, 49). Но Он в то же самое время проявляется и как Отец и как Сын. Так “ясно доказывает Он” ей то, что Бог — любовь души, пришествием Своим на землю и Своими Страстями (50), хотя только позже входит в душу Анджелы Бог в лице Христа (51, 52). Но и Христос в этом общении с Анджелой обнаруживает Себя не только как Христос. Созерцая Его очами души, видит Анджела “нечто истинное, полное величия, безмерное”, о чем не умеет “рассказать, но виделось, что это благо” (53). Точно также рассказывает Анджела о том, как в отъединении от Бога, видимого во мраке, видит она Богочеловека и слышит Его слова: “Ты — Я и Я — ты”. “И вижу я очи эти и лик этот умиротворяющий, да объемлет и привлечет душу мою с великой близостью. И то, что исходит из очей этих и из лика этого и есть то Благо, которое вижу я во мраке. Истекает Оно и приходит изнутри; это Оно так меня услаждает, так, что рассказать невозможно” (77). Поэтому и естественно, как мы еще увидим, что воплощение и страстная смерть Христовы укоренены и обоснованы в глубине самой Божественности, а образ Христа, Его душевный строй, Его добродетели — само Божество.
Является и являет Себя Анджеле Бог и частично: как абсолютное Бытие и абсолютная Мощь (60). Святая видит полноту Божественности, хотя эта полнота воспринимается уже относительно и частично, и в ней видит все, а во всем — только Божество. “Мир полон Богом” (61), и Бог присущ всяческому естеству. Он во всем, что обладает бытием: в ангеле, в бесе, в аду и в раю, в блуде и убийстве, во всем прекрасном и во всем безобразном. Всегда Он и в душе (79, 82). Бог — бытие всех творений. Весь мир полон Им, всяческая тварь полна Им (88), и все же мир, по сравнению с Ним, нечто малое: “Мощь Божия превосходит все и наполняет все” (61, 228). Все сущее обладает бытием только от Бога, приемля Его в меру своей восприимчивости (249), а все, что не обладает бытием от Него, — ничто. Бог дает бытие и власть злу, но зло не от Него, “не соделано” Им, потому что Богом все "превосходно соделано” (229). Бог в душе, и душа в Боге. Значит, душа везде, где Бог, а Бог есть вездесущее бытие. Так душа в Боге внутренне соединена со всем существующим, содержит его в себе и сама — в нем. “Но это бытие не есть бытие в Боге внутри, а бытие вне. И Он один везде объемлет все” (qui est ubique, comprehendens omnia, 122)
