Никуда не деться было от этого зноя, от томящего даже ночами телесного жара - только море и сулило избавление. В нем и спасались, плавая или просто болтаясь в воде до одурения, до усталости, до озноба, но чуть обсохнув, снова шли купаться, снова заплывали далеко-далеко и там, легко покачиваясь на волнах, забывали обо всем на свете.
Ничего не было, кроме МО.
И усталости не было. Чем больше отдавали, тем больше прибавлялось.
Все, что бормоталось ими друг другу под нестихающий плеск и шелест волн, было правдой. Правдой, которая оказалась столь же поразительно, обжигающе нова, как если бы они только-только узнали о себе.
Он был м у ж ч и н о й, она - ж е н щ и н о й.
Они наконец-то нашли друг друга. Они продолжали искать и всякий раз обретали заново, то торопливо и жадно, словно желая убедиться, то осторожно и робко, как будто боясь потерять.
Вокруг же на пляже было столько наготы, что ее как бы и не было вовсе, ее было так много, что она исчезала, сливаясь с желтым песком, с синевой моря и неба, для него же она, влекущая, воплощалась в одно-единственное тело - е е. Он и тянулся, ненасытный, как младенец тянется к материнской груди.
Не дотянуться было. Вдруг замечал на ее лице тень отчужденности, млеющий взгляд, устремленный куда-то поверх, словно просеивал его. Это было похоже на охоту, на ловлю бабочек, как в детстве, когда подкрадывался и пытался накрыть сачком, или впопыхах скинутой рубашкой, или панамкой, или ладонью, - и сейчас пытался.
Если же удавалось, то в ее зеленоватых глазах неожиданно вспыхивал странный, обидный огонек недовольства - как будто ей загораживали что-то очень важное. И чем острее он чувствовал свою влюбленную зависимость от нее, тем обидней было. Хотелось, чтобы и она тоже, чтобы в ней такой же накал поровну, а тут эта пустота во взгляде - где было все, кроме него.
- Не надо...
- Я устала...
- Я хочу спать...
- Подожди...
Он ждал, но это ожидание было ожиданием у моря погоды.
Впрочем, стоило ли обращать внимание? Что-что, а погода их баловала. Ни одного хмурого, ненастного дня. Бледный сияющий диск каждый день поднимался над морем, постепенно высвобождаясь из млечной белесой пелены, разгорался и накалялся, и потом до вечера висел над ним, над ними, затопляя все своим неутихающим жаром.
Кто бы мог подумать, что она так любит плавать! Верней, лежать на спине, раскинув широко руки и тихо покачиваясь, убаюканная, или, если были волны, устремляясь им навстречу - так подолгу, что он начинал беспокоиться.
