Купались они теперь почему-то раздельно. То она загорала, а он в это время плавал, то наоборот. А если входили в море вместе, то держались в отдалении друг от друга, словно заключив негласный договор, хотя на самом деле все получалось ненарочно.
К тому же он любил заплывать далеко, чтобы возвращаться долго-долго, на пределе сил, еле-еле дотягивая, но испытывая от этого особое удовольствие.
Иногда он все-таки подплывал к ней - пошалить: то просто подныривая, то норовя ухватить под водой за ногу или за руку, - но тут уж отпор бывал решительным и бурным. Она всерьез сердилась, резко и непримиримо отталкиваясь, словно боясь утонуть, и сразу же отплывала, даже если он прекращал сам.
В конце концов он махнул рукой: нет и нет, пусть так, и плавал сам по себе, единолично. Тем более что МО с каждым днем становилось все более своим, почти домашним, и заплывая все дальше и дальше, именно здесь он постепенно обретал ту неожиданно приятную независимость от нее, которая не удавалась на берегу. И даже некоторую мстительную удовлетворенность.
Он освобождался.
А еще проблемой стали вечера.
Их вечера.
После ужина народ либо расползался по комнатам, либо шел прогуляться на набережную, либо оседал в барах и кафе, потягивая разные напитки, слушая музыку и танцуя. Одним словом, развлекался.
Голоса в темноте звучали приглушенно и почти таинственно, зазывно реяла музыка, а где-то внизу ровно шумело море, вполне ненавязчиво, так что можно было хотя бы сделать вид, что его как бы и нет.
В эти вечерние вкрадчивые часы его начинало тянуть куда-то - к людям, к музыке, в сумрак, под широкую листву платанов, в терпкость южных ароматов и примешивающихся к ним женских духов. Почему-то казалось, что именно там-то и происходит в эту минуту главная жизнь, и он предлагал ей пойти куда-нибудь посидеть, выпить сухого вина, послушать музыку - хотя бы чуть-чуть слиться с этой чужой, непривычной жизнью, по-курортному праздной и расслабленной.
Он предлагал не однажды и каждый раз, к своему удивлению, наталкивался на непонимание: зачем куда-то идти, зачем слушать эту безвкусную музыку, когда проще спуститься к морю и побродить в темноте по берегу, по остывающему, но еще теплому песку, босиком, под шум прибоя...
Настаивать было бесполезно: к морю так к морю...
К ночному Мо.
Что ни говори, а в этом действительно было нечто. Из темноты, где шевелилось и дышало, веяло прохладой, остро пахли выброшенные на песок водоросли, а в вышине мерцали звезды, пена прибоя тепло окутывала босые ступни... Можно было идти долго-долго по пустынному бесконечному пляжу, лишь иногда угадывая во тьме какого-нибудь одинокого мечтателя или встречая такую же, как и они, аскетическую парочку.
