Я уже не слушал и не обращал на него внимания, целиком отдавшись играм с блудницей и флейтисткой под прикрытием узорчатой ширмы.
Началось это прекрасно. Они очень старались, раскрывались вовсю, показывали чудеса усердия, двигались туда и обратно по всей клавиатуре любовной машины, и все это исключительно заботливо, исключительно с дружеской самоотдачей, ища ключ и понимание, ловя тончайшие колебания и движения моей жаждущей плоти. Я же все больше терял чувствительность. Флейтистка орошала пунцовый рот ледяным шампанским, а блудница, временами бессильно опадая на подушки, устремляла на меня темный, мутный взгляд.
Потеряв голову, я безжалостно терзал их, но уже не мог высечь ни из них, ни из себя и слабой искры наслаждения. Между тем мне маниакально хотелось финишировать, как будто в этом заключался весь смысл моей жизни: я был готов на все, чтобы получить эту малость, готов был, кажется, потом навсегда и с легкостью отказаться от всех будущих утех, лишь бы только получить это сейчас.
В момент безнадежности, когда из меня начал выдавливаться ущербный, звериный вой, я вдруг увидел совсем близко, рядом с собой милое, родное лицо жены. Она стояла на коленях перед нашим взорванным ложем с кроткой, удивительной улыбкой. Останавливая мои безумные потуги, она положила руку мне на плечо, и я без слов понял ее и поверил, что она обладает моей сокровенной тайной. Как зачарованный, я отпустил блудницу и юную флейтистку, и жена мгновенно скользнула ко мне.
Впиваясь зубами в желто-красную мякоть апельсина, я лежал на спине, чувствуя, что освобожден от всех уз занудной плоти, ставшей ненужной, как слинявшая кожа, и хотелось только продолжать держать за руку жену, которая, как и прежде, была мне так близка, сидела около меня, облокотившись о мое согнутое колено, и нам вдвоем было удобно и хорошо, — вернее, это мне показалось, что «нам вдвоем», потому что кто-то успел сложить и убрать прикрывавшую нас ширму, и серебробородый, по-прежнему занимающий пирующую и без стеснения разглядывающую нас компанию своими рассуждениями, чуть заметно улыбнулся жене, и я сразу почувствовал, как она начала отчуждаться от меня, хотя, и это я тоже видел, отчуждение заставляло ее сильно страдать. Но я все еще держал ее за руку.
— Вернись, — попросил я, не в состоянии поверить, что она способна поступить иначе. — Ради тебя я всей душой готов поверить во что угодно, принять любую веру, исполнять любые обряды, — сказал я очень серьезно. — Только вернись ко мне, вернись!
