Итак, мои последние светлые чаяния идеальной любви, женщины, счастья догорали бесславно, обращенные на уличную проститутку. Однако сегодня я двигался по Арбату увереннее обычного, так как намеревался свести наконец с ней знакомство. На эти цели судьба неожиданно подбросила мне некоторую сумму денег. Конечно, даже если сжечь их в одну секунду, то обжечься-то все равно не удастся, но я надеялся, что ради мимолетного знакомства моя прелестница ими по крайней мере не побрезгует.
Я смиренно поглядывал на горячечно веселый и химически свежий молодой народец, с идиотизмом ликующий на своем жлобском празднике и напряженно вибрирующий на баксы и фунты, словно железные опилки при зове магнита. Курчавые и самодовольные чертенята заметно выделялись на фоне уныло-обалделых горожан и приезжих и обособленно бурлили на арбатских мостовых, чтобы завтра, быть может, уже бурлить, перебравшись куда-то в иные края.
Опостылевшая суета перестроечных лет усугубляла все мои личные неудачи и не то чтобы раздражала, но вгоняла в еще более мрачное расположение духа. Отвратительно и утомительно было присутствовать при этом повальном коммерческом скотоложстве и терпеливо дожидаться, пока, словно пораженные энцефалитом, худые и тучные стада всевозможных дельцов, менял и барышников сначала вытопчут вдоль и поперек все города и веси, а потом падут или начнут пожирать друг друга при скудном освещении звезды Полынь.
Я задержался на углу Театра Вахтангова, где оголодавшие вундеркинды из Гнесинского училища квартетом выпиливали Генделя, как что-то родное и исконное, классически собирая мелочь и бумажки в скрипичный футляр, а какой-то военный с погонами капитана, в дымину пьяный, сосредоточенно и серьезно внимал им, вытянувшись по стойке смирно, по-гусарски с форменной фуражкой на приподнятом, согнутом локте, и у него сзади из-под кителя почему-то интимно свешивались спущенные до самых коленей белые, эластичные подтяжки… И вся публика смотрела, конечно, не на квартет, а на серьезного капитана с приспущенными штанами, и по завершении пьесы ему достались все симпатии, аплодисменты и даже очередные мелочь и бумажки, посыпавшиеся к его офицерским бутсам, а он только непонимающе похлопал белесыми глазами и, накинув фуражечку на пшеничную маковку, зашагал к Смоленской площади… Я почти с умилением посмотрел ему вслед, как на товарища по несчастью, как на друга и брата. Даже эполеты, брат Денис, не оберегли нас от порчи, пронизавшей мир.
