Образ Пети Солдатенкова встал передо мной. Я увидел его лицо, загрубевшее на осеннем ветру и в дыму костров, слишком загрубевшее и слишком озабоченное для мальчишки двенадцати лет и всё же умевшее быть таким беззаботным и весёлым, когда наша лесная жизнь давала нам передышку. Услышал его ломающийся, чуть хрипловатый голос и привычную его присказку, перенятую им у деда: «Перемелется — мука будет!»
Я давно мечтал написать о партизанах. Встреча с ореховскими пионерами подтолкнула меня.
И вот скорый поезд уносит меня на запад. Какими заманчивыми и ласковыми выглядят перелески и поляны, речушки и озёра, деревни и посёлки, когда мир воцаряется на земле!
Иногда мне кажется, что я узнаю эти места. Но вот поворот — и я вижу незнакомые картины, новые строения, неизвестные мне деревни.
И станцию, у которой останавливается на одну минуту наш поезд, я тоже никак не могу узнать. Я стою перед новым зданием с надписью «Щеглы» и думаю: «А ведь это весёлое название сейчас очень подходит к гурьбе молодых берёзок позади станции, к светлой песчаной дороге, петляющей до самого горизонта, к ряду домиков, взбегающих на пригорок аккуратной чередой».
Тогда здесь всё было разбито, покорёжено. Зарево пожарищ, подымавшееся на западе, придавало всему зловещий вид. А надпись «Щеглы» была и тогда, но почерневшая и закопчённая.
Я надеялся отыскать место, где когда-то мы, товарищи по оружию, похоронили друга, пионера Петю Солдатенкова. Но найду ли я? С боями отходили мы тогда в леса, множество событий последовало затем, и я позабыл название деревни. Могилы партизан рассеяны по всему району — ведь это был партизанский край. Какая из них та, которую я ищу?
Я поехал по деревням. Всюду я выступал перед школьниками, рассказывал о боевых днях партизанской поры и продолжал поиски. Лето в тот год выдалось дождливое, листва деревьев и трава оставались ещё «а редкость зелёными. Лишь кое-где жёлтый лист клёна или багряная кисточка рябины подчёркивали сочно-зелёный фон ландшафта. Однажды, под конец непогожего сентябрьского дня, я прочёл на путевом столбике: «До колхоза «Партизанский холм» — 2 километра».
Чайная „Партизанский холм“
Стало уже совсем темно, когда я достиг деревни.
Пошёл дождь, и я поспешил укрыться в чайной, которая называлась «Партизанский холм».
Внутри было тепло от железной печки, в которой трещали берёзовые чурки. И ещё больше, вероятно, от огромного самовара на столе.
Рядом со мной за столом сидел старик в меховой шапке.
