— Что произошло, когда вы вошли?
— Я не входил внутрь. Я постучал несколько раз условным стуком, но калитка так и не открылась. Побродив там какое-то время, я предпринял еще одну бесполезную попытку и отправился домой.
— Покажите мне записку!
— Не могу, потому что я уничтожил ее. Как она мне велела.
— Так вы отрицаете, что убили ее?
Фан пожал плечами.
— Если вы неспособны обнаружить настоящего преступника, я, ваша честь, вполне готов сказать, что убил ее, просто чтобы помочь вам покончить с этим делом. Я все равно скоро умру, и мне совершенно безразлично, где это произойдет: в постели или на эшафоте. Ее смерть лишила последнего смысла мое жалкое существование. Другая же моя любовь, моя кисть, покинула меня давным-давно — долгая тяжелая болезнь лишила меня возможности творить. С другой стороны, если вы думаете, что способны выследить безжалостного изверга, убившего эту невинную женщину, тогда я не вижу ни малейшей причины запутывать дело моим признанием в преступлении, которого не совершал.
Судья Ди, задумчиво подергивая ус, окинул художника внимательным взглядом.
— Обычно послания госпожи Хо передавал вам уличный мальчишка?
— Нет, ваша честь. Записки всегда приносила ее служанка, да и просьба уничтожить письмо появилась впервые. Но у меня нет сомнений в том, что это была ее рука: я хорошо знаком с ее почерком и манерой письма. — Ужасный приступ кашля прервал его. Он вытер рот бумажным платком, безразлично взглянул на сгустки крови и продолжил: — Представить себе не могу, что за неотложное дело она хотела со мной обсудить. И кто мог желать ее смерти? Я знаю ее и ее семью более десяти лет и уверен, что у них во всем мире не было врагов! — Он принялся теребить ус. — Ее замужество оказалось вполне удачным. Хо немного скучноват, но он искренне любит ее, всегда добр и внимателен. Никаких разговоров о наложнице, хотя она не родила ему ребенка. И она тоже любила и уважала его.
— Что не помешало ей продолжать встречи с вами за его спиной, — с возмущением заметил судья. — В высшей степени предосудительное поведение для замужней женщины. Не говоря о вас!
Надменно взглянув на судью, художник проговорил ледяным тоном:
— Вам не понять. Вы опутаны сетью пустых обычаев и бессмысленных правил. Уверяю вас, в нашей дружбе не было ничего предосудительного. Единственной причиной, по которой мы скрывали наши встречи, были старомодные взгляды на жизнь господина Хо. Он истолковал бы наши отношения так же превратно, как это делаете вы. Мы не желали причинять ему боль.
