Не переставая говорить, Юсеф-паша осторожно спустил ноги на пол, встал и воровато скользнул в угол комнаты. Движения его были мягкими и какими-то неуловимыми, он слегка повернул голову, чтобы не упускать из виду Инана, продолжавшего сидеть, тихонько раскачиваясь взад-вперед. Воздух, который глубоко вдохнул Юсеф-паша, показался ему сладким и дурманящим.
— Послушай, сынок! — сказал он и в следующий момент, не наклоняясь и не приближаясь к огню, бесшумно дунул на свечку. — Послушай и загляни в душу свою! Как только ты перестанешь расчленять, откажешься от ограниченности чувственного восприятия, единственным восприятием станешь ты сам. Ты видишь, как в душе твоей трепещет небесный свет?
— Виж-жу, — заикнувшись, ответил Инан, зачарованный лишающим его воли шепотом наставника. Юсеф-паша не видел его во мраке, но по ответу понял, что юноша раскачивается все быстрее и почти в гипнотическом трансе.
— Чувствуешь ли ты, как растешь, как упирается тело твое в эти стены, разрушая их? Чувствуешь ли ты, что свободно паришь над землею, возвысившись над всеми людьми и над всем видимым?
— Да! Да! Да! — сладостным стоном откликнулась темнота.
— И что ты сливаешься с истиной, отказываясь от всего мелкого? В твоей воле высветить каждую травинку, каждого человека, любой предмет! Ты видишь, видишь… — Юсеф-паша на секунду замолк, истощенный напряжением. — Ты видишь вяз за окном?..
— О аллах!
— Вот твое духовное зрение! Вот твое предназначение! — Учитель шептал, но в шепоте и словах чувствовались непреклонность и властность. — Хочешь ли ты обладать духовным зрением? Согласен ли ты во имя покорности и любви к всевышнему стать муэдзином — очистившимся от скверны по законам веры нашей?
Охваченный экстазом и ужасом, Инан не мог больше сдерживать рыданий, рвущихся из горла, и в хаосе всхлипываний и вздохов Юсеф-паша с трудом расслышал согласие.
— Можешь ли ты поклясться перед аллахом? Клянешься ли ты, что, если поддашься слабости… — И Юсеф-паша произнес жестокие слова, рожденные когда-то опустошающей ненавистью и очищенные яростью многих поколений.
Заплетающимся языком Инан повторял их, и когда оба закончили, Юсеф-паша шагнул в темноту. Как только он коснулся плеча избранника, тот вцепился в его руку и осыпал ее поцелуями, ладони юноши были мокрыми от пота и слез, и, борясь с усталостью и брезгливостью, паша взял его за локоть и повел во двор.
Не отпуская его руки, он отвел юношу в обитель дервишей. Ночь выдалась душная, облачная, бледные звезды терялись в глубине неба. Давуд-ага шагал в темноте перед ними, но хозяин позволил ему зажечь фонарь только на обратном пути. Втроем они с трудом отыскали тропинку, ведущую к обители, и там разбудили старого дервиша, учителя, с которым плясал Инан. Подождав, пока старик вернется из кельи, паша коротко приказал ему запереть юношу и никого к нему не пускать. Утром он отправит переодетых стражников охранять его в течение того времени, пока будет идти подготовка к церемонии ослепления.
