— Ай-вах! — с облегчением вздохнули гости, а по всему телу юноши вдруг пробежала мощная судорога.
— Ха-ха-ха! Ха-ха-ха! — зашелся юноша в смехе, показывая руку, испачканную молоком и кашицей. И все гости захихикали, заржали, захрюкали, причем громче всех радостно поскуливал Орхан-эфенди. К юноше подбежал ибрекчия — слуга, подающий гостям воду для омовения, ловко стряхнул с его ладони остатки скорлупы, ополоснул розовой водой, и только тогда, стряхнув капли, победитель вознес руку над головой. Юсеф-паша почувствовал новый прилив братской любви к незнакомому герою и раскрыл навстречу ему объятия.
Конечно, они познакомились тогда же, но поскольку Юсефу-паше в тот день предстояли еще визиты, он поклялся разыскать его в ближайшие дни, чтобы знакомство перешло в дружбу. Но события приняли другой оборот. Случилось то, чего все давно ждали: воинственно загрохотали султанские барабаны, призывая к священной войне-газавату, и от Азии драконами потянулись колонны борцов за веру, отправлявшихся на поля брани. Юсеф-паша чувствовал, как его кидает то в жар, то в холод, и причина была не только в том, что он поддался воодушевлению, охватившему всю империю, но и в сознании того, что в его жизни произойдут важные перемены. И хотя он продолжал рассчитывать в этом на помощь Орхана-эфенди, в потрясшем его в день рождения престолонаследника чувстве принадлежности к мировому сообществу мусульман, он видел знак того, что на него снизойдет особая милость всевышнего. После непродолжительных колебаний падишах остановил свой выбор на нем и поручил вынести из столицы зеленое знамя и нести его впереди победоносных войск. Перед священным знаменем все приближенные султана сановно поднялись на ноги, а Юсеф-паша шагал твердой поступью, радуясь забившему в его груди роднику и купаясь в его блаженстве. Война задалась долгая и грязная, знаменосец купался в крови и смраде, ночевал то в богатых домах, то на грязной соломе, наступал и отступал, возвращался в столицу, откуда его снова посылали в далекие края с тайными и многотрудными поручениями.
Так случилось, что он не встретил того богатыря. Но когда он с нежностью вспоминал о своей чистой молодости и о всесокрушающей любви, пришедшей к нему тогда и составлявшей частицу его веры, перед глазами всплывала гостиная Орхана-эфенди и образ возлюбленного брата. С годами этот образ становился все более расплывчатым, а имя юноши забылось, вытесненное из памяти именами тысяч других людей.
