Вот кем оказался визирь города на холме, о котором Юсеф-паша был много наслышан и которого собирался устранить, но оказался неспособен устоять перед натиском нахлынувших на него воспоминаний. Теперь он не спускал глаз с его руки и в дрожащем свете горящих светильников, казалось, отчетливо видел поросшие густыми волосами сильные пальцы и даже поежился, представив, как эти пальцы мертвой хваткой впиваются в жертву ломая кости как скорлупу ореха.
Приговор был спрятан под полой его подбитого мехом джубе — надлежащим образом составленный и освященный справедливостью сильного. Первоначально Юсеф-паша и не помышлял зачитывать его визирю — так было разумнее и безопаснее. Но в память о том юноше-герое, во имя былой любви к нему Юсеф-паша решился отступиться от задуманного плана и спасти человека. И видел он в этом не слабость, а богоугодное дело, которое обоим им должно было зачесться на небесах. Юсеф-паша даст ему шанс понять свою ошибку, покаяться в свершенном грехе, и, когда страшные ангелы Мункар и Накир станут допрашивать визиря, это будет ответом, который поможет ему избежать мучений и быстрее оказаться в райских кущах.
— Я прибыл к тебе, визирь, как посланец правды и любви. Милосердие аллаха безгранично! — промолвил, наконец, Юсеф-паша. — Читай султанский берат!
Метнувшись молнией, Давуд-ага подхватил свиток, и из правой руки паши он перекочевал в левую руку визиря. Из-за спины у хозяина его взял Абди-эфенди и, развернув, коснулся губами печатей и глубоко поклонился. Не разгибаясь, он тихо зашептал прямо в ухо визирю слова султанского указа, тот ненадолго задумался, затем, не дослушав до конца, вырвал у него привезенный гостем документ. Одна печать, султанская, была ему хорошо знакома, сам великий визирь хранил ее на своей груди, но вторую ему доводилось видеть редко, бераты с такой печатью ему еще не приходили. Вторая печать на плотном пергаменте принадлежала шейху-уль-исламу, творцу ее законов и судье над всеми судьями империи, и визирь с каким-то тоскливым безразличием подумал, что гостю из столицы удалось дважды за этот вечер застать его врасплох. «Ты, названный мною, и все слуги и люди твои, — пробежал он глазами последние строки берата, — обязаны повиноваться приказам, которые передаст мой мубашир Юсеф-паша. Такова моя воля, подтверждаемая священным фирманом!»
— Одному тебе скажу, — продолжил Юсеф-паша, но замолчал и посмотрел вокруг.
«Одному мне, одному мне…» — повторил про себя визирь и вяло хлопнул в ладоши. Менявшие свечи слуги и еще двое-трое вошедших с подносами шмыгнули за дверь, поколебавшись, за ними вышли и арнауты и, наконец, последним поплелся к выходу Абди-эфенди. Неожиданно паша резким жестом остановил его, приказывая вернуться к хозяину.
