Дверь она закрыла тихо, но у меня почему-то зазвенело в ушах, а в зрительном зале кто-то засмеялся и запустил в меня помидором.
— Что-то ты темнишь, Никаноров? — Элли смотрела на меня с осуждением и едкой насмешкой.
И всей ладонью оттягивала указательный палец правой руки, она всегда так делала, когда злилась и хотела меня наказать.
— Да нет. — Я не мог идти на попятную, это не в моих правилах.
Врать нужно до упора и лучше всего с улыбкой. Это неписаное правило бизнеса должно преподаваться в школе — кому-то наука, кому-то предупреждение.
— Стыдно стало? — Элли звонко щелкнула пальцами и улыбнулась, как она это делала, когда находила объяснение необъяснимому.
Я помнил, как в свое время она оправдывала свое предательство. Оказывается, у нее просто не было иного выхода, кроме как уйти к Антону. Ни много ни мало, Элли встала на мою защиту. Антон мог разорить меня дотла, но ее ход конем предотвратил катастрофу, и тридцать процентов акций остались в моей собственности.
По разводу Элли могла забрать половину от этой доли, но нарочно оставила за мной весь пакет, закрыв его своей грудью как в прямом, так и в переносном смысле. Она стала гарантией моей неприкосновенности, ничуть не стесняясь снимать в свое личное пользование сливки принадлежащей мне доли, причем на законном основании — с подписями в договоре… Я мог смеяться над ее жалкими потугами выставить себя в благородном свете, но ведь в чем-то Элли права: Антон действительно мог оставить меня ни с чем.
— С чего бы это?
— Зря… Некрасивая девушка — это не приговор. — Элли поправила локон, с тихим искренним обожанием глядя на себя в зеркало. — И не надо ее стесняться.
— Рита — некрасивая? — Я ехидно усмехнулся, взглянув на нее.
Укол шпилькой — типичное женское оружие, но пользоваться им нужно грамотно, в меру, а то и до конфуза недалеко.
— Ну, да, свой ребенок — самый красивый… Только Рита — чужая дочь, и ты прекрасно это знаешь.
— Все сказала?
— Да ты не обижайся… Кто еще тебе скажет, как не родная жена?
Мои брови взлетели вверх, но Элли это ничуть не смутило. И улыбнулась она с истомой в глазах, как будто собиралась поцеловать меня в губы, как жена мужа.
— Ты можешь жениться хоть сто раз, все равно я останусь твоей первой женой.
И она действительно поцеловала меня в губы, но быстро, на прощание. Забрала сумочку и ушла, оставив сладкий запах духов и воспоминаний. Элли всего тридцать — зрелая молодость, рафинированная красота, знойная сексуальность — и все это принадлежит другому, она снова уходит к нему.
