.
Говоря о проституции как о пережитке буржуазного общества, большевики связывали ее распространение с наследием прошлого. С.Е. Гальперин безапелляционно утверждал, что проституция — «пережиток рабства»[255]. В коммунистической утопии будущего ее, конечно, не будет. В период нэпа на проститутку советский закон продолжал смотреть как на паразита, т. е. как на человека, живущего на нетрудовой доход: «Понятно, что, с Советской точки зрения, занятие проститутки достойно резкого осуждения, и сама она является элементом вредным для общества, даже помимо того венерического яда, какой с ее помощью распространяется»[256]. В центре внимания исследователей проституции было два основных вопроса: почему девушки становятся проститутками и почему к их услугам прибегают советские граждане, в том числе сознательные рабочие?
Как отмечалось выше, сами проститутки традиционно винили в своей судьбе нужду и отсутствие денег. Разумеется, речь могла идти не только о пресловутом куске хлеба, но и о соблазнах большого города. В книге «Проституция. Ее причины и борьба с ней» доктор Б.В. Цуккер указывает на это как на «один из самых сильных факторов проституции». В качестве доказательства он цитирует Августа Бебеля: «Этот соблазн больших городов — один из самых сильных факторов проституции. „Девушки, у которых постоянно перед глазами находится мир буржуазной роскоши, приучаются к потребностям этого мира. Но удовлетворять эти вновь народившиеся потребности они в состоянии лишь тогда, когда они начинают прибегать к побочному позорному заработку“»[257]. Если до революции в России, как и в других странах, проститутками «подрабатывали» горничные, то это объяснялось тем, что со временем условия выбивают из них чувство человеческого достоинства, они перестают считать себя людьми. Эти отличительные психологические черты «цеха прислуг» во многом оказались перенесенными в новый советский быт, ведь и прислуга, и фабрично-заводская работница — обе вышли из деревенской среды.
В проститутки могли идти и студентки ленинградских вузов. Жизнь студента, особенно приехавшего из провинции, в 1920-е гг. была незавидной. На несколько лет он обрекал себя на бедность, недоедание, кошмарные жилищные условия в сочетании с высокой учебной и общественной нагрузкой. Стипендии выплачивались далеко не всем, и прожить на них было очень сложно. В июне 1926 г. в Политехническом институте произошел возмутительный случай — студентка IV курса кораблестроительного факультета приема 1921 г. Екатерина Федоровна Афанасьева плеснула водой из кружки в лицо декану факультета В.Л. Поздюнину. Причиной стало решение декана о ее переводе во вторую очередь для прохождения плавательной практики, что она трактовала как издевательство и ущемление ее прав как женщины. Правление института решило ее исключить, но за девушку вступилось Исполнительное бюро профсекций. 9 июля оно направило уполномоченному Наркомпроса в Ленинграде Б.П. Позерну письмо с просьбой отменить постановление правления. Показательно, что среди прочих аргументов был следующий: «Студентка Афанасьева является женщиной (процент женщин на Кораблестроительном ф-те — 1), по отношению к которым необходим более осторожный и вдумчивый подход. В вузовских условиях были факты, когда по экономическим условиям студентки доходили до проституции»
