То же самое надо сказать насчет уличной проституции.
В былое время с шести часов вечера на Невском нельзя было протолпиться. Это была сплошная толпа падших, но милых созданий. Сейчас ничего подобного нет. Говорят, они переместились и по преимуществу рыскают около бань. Другие объясняют, что вообще проституция сократилась, дескать, мол, нет в ней нужды: и так все доступно. Но это, конечно, преувеличено. Мне кажется, что в этом вопросе что-то произошло. А что именно, я дешифрировать не мог. Спрашивал, может быть, милиция очень преследует. Говорят, нет. В Ленинграде не притесняют»[252].
Если у проститутки было свое жилье, то оно превращалось в воровскую «малину». Газета «Последние новости» в 1923 г., описывая преступный мир Петрограда, связывала число проституток с уровнем криминала: «Проституция в Петрограде развивается больше всего за счет преступлений. Большинство воров укрывается у проституток и проживают там всю свою, нередко кровавую, добычу. Проститутка — первый проводник и путь к преступлению. Они знают всех воров по кличкам, охотно дают у себя приют всякому темному элементу. Чем меньше будет проституток, тем скорее в городах сократится уголовная преступность. Жизнь проститутки — сплошное преступление. Большинство подростков, в возрасте от 16–20 лет, гибнет через них»[253].
Отдельная практика — девочки-беспризорницы, фактически являвшиеся проститутками в своем сообществе. П.Г. Бельский, анализировавший хулиганство в детском и юношеском возрасте, обратил внимание на случай некоего М.Г., мальчика 1911 г. рождения, который рано осиротел и постоянно сбегал из детских домов, в которые его помещали. Он был из тех, кому нравилась жизнь на улице, вне закона, ведь там царствует принцип: «Если нравится, если хочется, то все делать можно». При побегах из детских домов М. Г. знакомился с компаниями беспризорных: «На вырученные от краж деньги устраиваются оргии, — самогон, политура, вино („и коньяк пил“), кокаин дурманят головы детей, и они предаются „свальному греху“ с девочками-проститутками („шмарами“). Педерастия процветает и как промысел, и как страсть. Задержанный после трех лет такой жизни и препровожденный в Научный институт в целях перевоспитания М.Г. с восторгом рассказывал о своем „привольном, веселом житье“, не понимая запретности этих удовольствий, ведь „было весело“. Единственная вещь, которой он опасался — „схватить от «шмары» дурную болезнь (такая шмара может и испортить человека)“»
