.
В начале письма Юров жалуется другу на бессонницу, на то, что «усталое тело требует отдыха, а возбужденный долгой работой мозг не успокаивается…». Вспоминая Гражданскую войну, он отмечает, что раньше они на нервы не жаловались: «В восемнадцатом году не про нас ли Комиссар сказал: „У этих ребят не нервы, а тросы стальные“. Тросы превратились в мочалу, разъедена сталь плесенью». Врачи советуют отдыхать, но когда, если «надо заниматься часов по 12–14 в сутки», а очереди на экзамены «громаднейшие, как в 19-м году за хлебом». Раньше спасала общественная работа — «пять лет была она моим отдыхом, источником моих сил». Теперь же никакой работы в институте нет: «Имеется переливание из пустого в порожнее, бесчисленные, с многочасовой говорильней, никому не нужные собрания, механическое отбывание различных повинностей, регистрации, перерегистрации…». И жить приходится на 25 рублей в месяц без особой возможности подработать. Тоска и пессимизм, разочарование в жизни накладывают отпечаток на досуг Юрова: «Развлечения тоже требуют денег и времени. В Институте развлечения не найдешь: устраиваются вечера с танцами (эти „удовольствия“ ведь не для нас). В театр — дорого, льготный билет достать трудно (билетов мало, а нас много). И вот, когда бывают деньжата, то соберешься где-либо с приятелями в комнатушке или пойдешь в какой-нибудь „Бар“ и напьешься с горя. Противно потом.
Без женщин, Митюха, тоже не проживешь. Тянет, грешным делом. Но как вспомнишь свои дела, самого себя презираешь. На словах мы все хороши: „Женщина — друг, товарищ“. А на деле.
Наши студентки в большинстве еще „кисейновидные“ существа, за которыми надо поухаживать, в театр сводить. От разговора с ними стошнить может. За „стоящими“ увиваются сотнями. Следовательно, на это дело опять нужно время, а его жалко. И если уж дорвешься до какой-либо, то тут не до „товарищества“, а как бы поскорей подмять и удовлетворить свою похоть. Случалось, по пьяной лавочке, и „живым товаром“ пользоваться. Противно, мерзко.» Оглядывая свою жизнь за последние несколько лет, Юров признается, что ему становится жутко. Ему хочется освободить от этого: «Сгореть в огне революционной работы, погибнуть в пылу созидательно-творческой работы, положить голову на „поле брани“ — согласен, но медленно погибать от „плесени“ — не согласен, не желаю, лучше смерть.
И тянется в такие моменты рука к револьверу…»[238].
Подробно проанализировавший оба этих случая, М.Рафаил полагал, что расслабляться не стоит: «Исполбюро признает, что студенты были оторваны от широкой общественности, но не может быть речи об идейном и моральном разложении. Согласимся на минуту с комиссией исполбюро. Но как тогда объяснить такие странные развлечения, что понимать под упадничеством? Если кто-нибудь напишет письмо, что посещает „Бар“, зубрит уроки, не отдыхает, оторван от общественности, — то это упадничество, а если не один, а группа студентов признает в печати факты, изложенные в заявлении шести студентов, — то здесь нет элемента упадничества? „Клуб сумасшедших“ ликвидирован благодаря вмешательству общественных организаций, но заразительная затея могла привлечь других студентов. Оригинальный способ отдыха, на который нужно тратить в несколько раз больше сил, чем на занятия!»
