Он посвятил этой теме немало стихов, пока Буало не написал ему, что он попусту теряет время. Буало — взыскательный друг, не менее строгий, чем учителя в Пор-Рояле, но не такой жестокий. И он прав: строфы Жана проникнуты все тем же устаревшим взглядом на элегию, он словно бы пускает их течь и течь по наклонной плоскости. Но чтобы выразить разлуку, говорит Буало — «дорогой Никола», как называет его нынче Жан, — нужно несколько голосов, несколько героев, нужны переходы из регистра в регистр, «как вы, должно быть, знаете из Гомера и Квинтилиана».
Несколько дней спустя Жан услышал об одной девушке: она была беременна и отравилась, боясь отцовского гнева. Простая местная история, но он почуял в ней биение античной драмы. Потом открылось, что несчастная и беременна-то не была. В Юзесе, пишет Жан своим друзьям, пожалуй, тоже есть что-то стоящее, это город страстей. Что еще нужно, чтобы сочинять трагедию? Таков его новый замысел. Кто-то подсказывает ему сюжет: миф об Эдипе. Он перечитывает греков. Время теперь проходит быстро. Потом читает современные произведения, на его взгляд, перегруженные событиями и фактами, и дает себе слово, что напишет проще и лучше.
Эдип так Эдип. Каждую сцену он сначала записывает прозой, все взвешивает, выверяет равновесие, дистанции, выстраивает драматическое пространство по законам физики, рассчитывает баланс сил. Потом дает написанному отлежаться несколько часов, идет на прогулку, приходит обратно и кое-что подтягивает там и здесь. Это трудно и требует куда больше усилий, чем все прочие сочинения; скорей бы уже кончился этот этап и можно было спокойно заняться привычной работой: перелагать в стихи. Подбирать слова, обороты — уж сколько лет он этим занимается; совсем иное дело — упорядочивать действия героев, сцеплять между собою сцены. Каждый вечер он думает, что наконец на следующий день возьмется за стихи, а утром что-то исправляет, и из-за этого приходится все начинать сначала. И никто из друзей не поможет — тут он первопроходец. Он все же спрашивает Лафонтена, верно ли делает, что ссору Иокасты с сыновьями откладывает на четвертое действие, или это уже слишком поздно. Лафонтен советует ввести эту сцену пораньше. Жан два дня размышляет, но решается оставить все по-своему: во-первых, так лучше держать в напряжении зрителей, а во-вторых, не стоит перегружать действие новыми поворотами. Вдруг, вопреки обыкновению, он перестал отвечать на письма и, как когда-то в Пор-Рояле, погрузился в плодотворное уединение. А письма все лежат нераспечатанными.
