— В поэзии вы не сильны.
Жан уязвлен, но скрывает обиду:
— Но это не поэзия, месье, это скорее живопись.
— Не играйте словами!
— Я не играю. Это просто наблюдения, мне нравится наблюдать.
Он сам не понял, до чего это верно. Несколько дней спустя он встретил в парке мальчика, тот сидел и держал на коленях раскрытую книгу. Это был новичок, настоящий красавец; Жан, кажется, его уже заприметил в извилистых коридорах замка Вомюрье[28], куда его переселили. Он подходит поближе, видит гравюры в его книге.
— Я маркиз д’Альбер[29], — говорит новичок. — Знаете эту картину — с 1642 года она прославилась на весь свет?
— Наверняка не знаю.
— Ее написал тот голландский художник, который, как считается, лучше всех изображает темноту.
Жан наклоняется, глядит. Изумленно трясет головой. Люди на картине пробиваются к свету, идут, парят, выплывают из тьмы. Он неотрывно смотрит на гравюру, но мысли его о другом. О том, что где-то там, в чужих краях, люди творят, рисуют, пишут — свободно.
— Если не хотите неприятностей, лучше уберите эту книгу.
— Да я могу выписывать любые книги, и, вот увидите, мне ничего не будет, — хвастает маркиз.
И Жан решается — просит, с легкой заминкой, достать ему еще один экземпляр Гелиодора. Нехорошо, конечно, но что же остается делать, раз учителя противоречат сами себе: запрещают ему то, чему учат!
С тех пор они с новичком каждое утро вместе ходят от замка до школы, и тот рассказывает про свою семью: как сказочно они богаты, какие у них связи; а кроме того, говорит, что наслышан о Жане как о самом лучшем, самом умном и талантливом ученике. И Жан начинает ему доверять. Втайне от всех зовет его в свою комнату, сначала раз, другой, а там и каждый вечер, посвящает в свои дела: что читает и что переводит. Держится с ним как старший, как наставник, показывает разные приемы и хитрости, которые делают перевод лучше и точнее.
— Но вы же переводите не полностью?
— Все, что надо, тут есть.
— Я иногда перестаю вас понимать.
— Так и задумано, — усмехается Жан.
Своего рода негласный взаимообмен происходит между ними: у одного преимущество в знаниях, у другого — в высокородности; но превосходство Жана объяснимо семилетней разницей в годах, а то, чем владеет маркиз, не зависит от времени. Он это знает, и хоть жадно ловит каждое слово товарища, но неизменно сохраняет самодовольный вид и веру в то, что знатности талант положен от рождения.
Жан получил от юного маркиза свой греческий роман, новый экземпляр, хранит его в надежном тайнике, но каждую свободную минуту достает, читает, страницами выучивает наизусть, в оригинале или на французском, во всех имеющихся переводах и в своем собственном, который он все исправляет, переписывает, дополняет. Герои романа видят и любят друг друга, эти вещи для них неразрывны. «Чтобы пылко любить, надо видеть того, кого любишь, но как же тогда Бог, которого никто не видит?» — эта мысль неотступно преследует Жана. Вопросов, рассуждений множество, но главное — ему безумно интересно следить за приключениями персонажей, представлять себя на их месте. Учителя твердят: «Держитесь высокого, будьте взыскательны, не поддавайтесь соблазну театра и занимательных историй», — но Жан поддается, во-первых, в силу возраста, ему шестнадцать лет, но, главное, еще и потому, что все переживания героев, кажется ему, отражают истинные чувства, о которых с ним никто не хочет говорить. Дело кончилось тем, что дней десять спустя Лансло, заподозрив неладное, устроил Жану форменный допрос — нечистая совесть заставляла голос Жана трепетать — и строго его отчитал. Жан залился румянцем, а учитель приказал ему немедленно идти на исповедь.
