Однажды после особенно длинной проповеди он не просто устал до крайности, а даже испугался: уж не помутился ли его рассудок, не поражен ли каким-то особым расстройством, делающим для него недоступным внятный и логичный синтаксис? Он спешно написал Амону — тот ответил, что подобной болезни не существует, и посоветовал Жану некоторое время штудировать латынь не столь усердно. Жан тут же отправил учителю второе письмо, поблагодарил его, а заодно попросил разъяснить физиологическую сторону недуга Дидоны. Саесо carpitur igni. «Возможно ли такое, на ваш взгляд? Как высоко может подняться температура крови женщины?» Лекарь ответил, что кровь Христова, как и женская кровь, с огнем ничего общего не имеют и даже думать об этом кощунственно.
В Бовэ он живет так, будто его там и нет, почти ни с кем не знается, думает только о песни про Дидону и о возвращении в аббатство, как ему обещали. На взгляд товарищей по классу, он безумный узник, которому не терпится вернуться в свою тюрьму. Там, говорят они, требуют строжайшей дисциплины, безоговорочной веры и не скупятся на наказания, а Жан и не пытается разубеждать их — все равно не поймут. О песни же и вовсе молчит. С каждым днем наброски его приобретают все большую определенность, прорывают перегородку — жгучие бесстыдные видения посещают его: пустые широкие ложа, промокшие от слез одежды. Жан забивается в извивы своего перевода, без конца его переделывает: слово изменит, эпитет другой подберет, — как будто охлаждает текст, но все то же пламя неизменно трепещет в стихах Вергилия.
Саесо carpitur igni.
Иногда, чтобы лучше понять, он повторяет вслух кусочки фраз, особенно если это расхожие выражения, оголяет их, стараясь добраться до стершегося от частого употребления смысла. Вот, например, Вергилий пишет о Дидоне: «…resistitque in media voce»[20]. «Она умолкла», — поначалу Жан пишет первое, что приходит в голову, затем: «онемела», — нет, не годится. И в конце концов останавливается на: «осеклась на полуслове». Странно, но так и Вергилий задумал: Дидона умолкает, потому что увязает в топи собственных слов.
В ту ночь почти уже спящему Жану почудился густой хриплый голос царицы, а каковы, подумал он, голоса молящихся инокинь? И вот уже утром на уроке латыни, в то время как учитель диктует отрывок из Сенеки, он все переводит другое — свою фразу Вергилия. Глядит поверх голов, как корпят остальные, что-то нашел и спешит записать, но не замечает учителя — тот подошел сзади, склонился над его плечом.
