В Бовэ и спальни попросторнее, и не так сыро в корпусах, но Жан тоскует по своим учителям, деревьям, по Амону, по мелькающим вдали красным скапуляриям. Чтобы утешиться, он с еще большим пылом погружается в Вергилия. Здесь меньше строгостей — достаточно сказать, что занимаешься латынью, чтобы тебя оставили в покое. А уж какой ты изучаешь текст — никто вникать не станет.
Читает он почти исключительно четвертую песнь. Запрет пеленой заслоняет текст, но день за днем глаза все больше приноравливаются читать сквозь нее.
Саесо carpitur igni[19].
Слепым огнем пылает царица Дидона. Слеп не огонь, а те, кто должен бы его увидеть, но не видит. Для перевода саесо Жан выбирает между «тайным» и «скрытым». Вергилий обожает изменять смысл эпитетов, переставляя их с места на место.
Саесо carpitur igni. Где бы он ни был, что бы ни делал — эти три слова не выходят из головы. Он видит их будто высеченными на камне, произносит их, проходя длинными коридорами, и так с утра до вечера, когда ложится и когда встает.
Саесо carpitur igni. Почему кровь царицы лавой струится по жилам?
Он никому не говорит об этих раздумьях, но переводит, переводит непрерывно, порой до поздней ночи. Пока не усмирит течение текста и не достигнет ложа этого потока. Там на дне что-то бьется, пульсирует — боль, безутешное горе. Жан словно попадает в мир, где войны, битвы, морские порты ничего не стоят по сравнению с плачущей женщиной. И эта скорбь вдруг представляется ему такой же исконно важной, как рождение или смерть.
Caeco carpitur igni. Каждый раз, перекатывая во рту эту фразу, он восхищается гибкостью латыни. Вот если бы французский предоставлял словам такую же свободу; если бы мог оснащать их невидимыми, скрытыми окончаниями. Но французский язык слишком плоский, сокрушается Жан. И развлечения ради перекраивает порядок слов всюду, вплоть до проповеди. «Мы обязаны Господу», — произносит священник, Жан тут же поправляет: «Господу мы обязаны», — и наоборот. Иной раз доигрывается до того, что сбивается со смысла, теряет нить, увязает во фразах без конца и начала, но в них гуляет свежий, пьянящий ветер новизны. «Господу мы обязаны тем, что противные нашим обетам развеивает мысли он». Тогда он вцепляется обеими руками в спинку передней скамьи, останавливает эту круговерть, и проповедь обретает утраченный смысл. «Мы обязаны Господу тем, что он развеивает мысли, противные нашим обетам». Но проходит минута — и Жан опять берется за свое. Эта причудливая гимнастика делает слова податливыми, развивает их мускулы.
