«Наконец, я хотел бы сказать, что если бы как раз в момент победы, которая теперь уже близка, подобные подозрения, подобное отсутствие доверия нанесли ущерб всему делу после колоссальных жертв — людских и материальных, — то это было бы одной из величайших трагедий в истории»[29].
Итак, эта трагедия была на грани того, чтобы совершиться, но отнюдь не из-за недоверия со стороны русских, а из-за того, что она была вполне реальной. За ссорой по поводу переговоров вырисовывался глубокий кризис «великого союза». Если Рузвельт говорил о «недоразумении», то Черчилль вполне сознательно добивался полного торжества своей политики, направленной на то, чтобы вызвать открытый кризис в отношениях с Советским Союзом.
Получив от Рузвельта копии последних посланий, которыми тот обменялся со Сталиным, Черчилль тотчас же — 5 апреля — направил протест в Вашингтон. Он квалифицировал послание Сталина от 3 апреля как «оскорбительное для чести Соединенных Штатов, а также Великобритании».
«Я полагаю, — заявлял он, подстрекая президента, — что для наших обеих стран крайне важно при этих обстоятельствах оказать решительное и твердое противодействие с тем, чтобы внести ясность и дать им [русским] понять, что есть предел и далее мы не позволим оскорблять себя. Это, я думаю, лучший способ спасти будущее. Если они придут к убеждению, будто мы их боимся и они могут навязывать нам свою волю посредством грубости, то я отчаюсь в наших отношениях с ними в будущем и во многом другом».
Как это ни парадоксально, но в тот же день, 5 апреля, Черчилль направил послание Сталину в поддержку позиции и аргументации Рузвельта, которые, впрочем, были также и его собственными. Заканчивая свое послание, он почти дословно воспроизводил телеграмму Рузвельта Сталину от 5 апреля, в которой президент предостерегал последнего против немцев, словно все это дело было лишь интригой, затеянной врагом.
«Если немцы намеревались посеять недоверие между нами, — писал он, — то они на время достигли этого» [30].
Однако если такое освещение дела Рузвельтом могло представляться в какой-то мере правдоподобным, так как президент был выше всяких подозрений и совершенно искренен, когда упрекал Сталина в том, что проявление недоверия с его стороны наносит ущерб единству союзников, то, что касается британского премьера, все обстояло совершенно иначе. Последний в данном случае выступал в роли сообщника немцев и больше других «сеял недоверие» между русскими и англо-американцами, вся его политика была направлена на открытый разрыв.
