— Но ведь это же совсем разные вещи, Алан, — не выдержала Диана. — После Дюнкерка, в сущности, не было никакого вопроса. Англии должна была или сдаться, или воевать. Тогда решать было легко. Но этот другой выбор, о котором ты говоришь, далеко не так прост. Ну, скажи, что мы должны делать? Ты сам не знаешь.
— По крайней мере, я знаю, чего мы не должны делать, — резко отчеканил Герберт. — А для начала и это неплохо.
— Правильно! — подхватил Алан. — Мы не должны делать того, чем опять занялись многие, не дожидаясь, пока на земле высохнет пролитая кровь. Мы не должны опять погружаться в хаос, в котором мы жили до этой войны. Мы не должны думать и действовать так, как прежде. Если это губило нас прежде, это погубит нас и теперь. Мы не хотим, чтобы за нас по-прежнему распоряжались джентльмены определенного сорта. Мы будем действовать, как люди, которые кое-что поняли. Мы не станем на каждом шагу орать: «Не смей! Это мое!» Мы не будем укрываться в своей норе и посылать весь мир к чорту. Мы не будем лить сладкие слова о свободе, понимая под ней свободу стричь доверчивых людей догола. Мы не станем отрекаться от того, что говорили, когда страна была в опасности. Мы откажемся от погони за легкой наживой. Мы будем честно работать для общего блага, на какую бы работу общество нас ни поставило. Мы выбросим за борт нашу глупость и лень, равнодушие и жадность. Мы всегда будем помнить, что гораздо важнее и гораздо интереснее творить, чем прятать в сундук. Гораздо лучше жить без особых удобств в обществе, которое знает, что оно делает и куда идет, чем наслаждаться, — да и надолго ли это счастье! — роскошью и полным довольством в обществе, которое катился от катастрофы к катастрофе. Вместо того чтобы метаться, мы планируем. Вместо того чтобы душить конкурента, мы сотрудничаем. Мы покидаем детскую и делаем первые шаги в жизнь.
Алан стоял, выпрямившись, взволнованный, преображенный, как бы выросший. Он смотрел в темную даль, словно там были ряды незримых слушателей.
— Кто-то однажды сказал, кажется Гейне — продолжал он, — что каждая эпоха — это сфинкс, который проваливается в пропасть, как только его загадка решена. И я знаю уже, в чем загадка нашей эпохи. Речь идет не о том, как поставить на пьедестал десяток гениев, как сохранить для одного ничтожного класса неслыханную и небывалую роскошь, как обеспечить за несколькими горсточками людей огромную страшную власть, как создать два-три грандиозных памятника искусства или науки. Современный человек — прежде всего человек, созданный для сотрудничества и коллективной жизни. Лучше всего, — и намного лучше, чем наши предки, — мы делаем не то, что под силу отдельному человеку, а то, что можно делать только сообща. Задача, которую мы должны решить, — или сфинкс проглотит нас, — заключается в том, как эту способность к коллективному труду обратить на службу человечеству. В нас живет некая сила, которая не может и не будет знать ни отдыха, ни покоя, пока большинство людей влачит свое существование в нищете, в невежестве, в безысходном отчаянии. Земной шар должен, наконец, стать нашим истинным домом. И надо обрести веру в людей и сострадание к людям, все равно какого цвета их кожа — белого, желтого или черного. Эта надежда построить свой дом на земле, эта вера, это сострадание — вот что должно быть отныне основой всей нашей жизни. Если мы будем слушаться этих чувств, если мы будем руководиться ими во всех своих поступках, тогда мы действительно начнем жить, ибо мы почерпнем в них нужную силу, мы прильнем к источнику живой воды. Но если мы попробуем относиться к ним свысока и пренебрегать своей великой задачей, мы увязнем в мире убийств и разбоя, потонем в безумии, пойдем ко дну, как камень. Политика, экономика, психология, философия, религия говорят на разных языках, но все они толкают нас к одному и тому же выводу, на один и тот же путь. Выбор только один: либо земля очень скоро превратится в позорную могилу человеческого рода, либо она станет, наконец, нашим домом, где человек будет жить в мире и работать для всех.
