Трое в новых костюмах - Джон Бойнтон Пристли

Бар «Корона» погрузился в молчание. Полуденная сутолока улеглась. Еще минут двадцать, и бар должен был закрыться на перерыв. Буфетчица — женщина уже не первой молодости, бежавшая сюда из Лондона от «летающих бомб» и теперь думавшая только об одном: как бы поскорее вернуться домой, — вытерла стойку и поглядела на рыночную площадь, позолоченную лучами весеннего солнца. Посетителей в «Короне» осталось всего четверо. Пожилой мужчина, недоверчиво морщась, изучал газету, которую он сложил в узенькую полоску, как какой-нибудь особо секретный документ. Другой — тоже пожилой — курит трубку, упорно глядя на стену. В углу тихонько пересмеивались две девушки, дерзкие, задорные хохотушки в комбинезонах и пестрых шарфах, судя по всему — работницы с местного авиазавода.

Должно быть, потому, что она сама с нетерпением ждала перерыва, буфетчица вдруг почувствовала, что и всё здесь — бар, четыре посетителя, рыночная площадь, Лэмбюри и даже солнечные лучи тоже чего-то ждут. Чего именно, она сказать не могла. Да никто, пожалуй, не мог бы. Но чувство было так сильно, что она не могла от него отделаться и решила сегодня же рассказать о нем приятельнице. Возможно, что тут играет роль конец войны. Ну вот, война кончилась, а дальше что? Да, в этом вся суть. Что дальше?

Одна из девушек, смуглая, как испанка, с шарфом горчичного цвета и темнокарминовой краской на губах, посмотрела на нее и подмигнула. Буфетчица поймала себя на том, что ее лицо по привычке расплывается в профессиональную ответную улыбку. Она поспешила отвести взгляд в сторону. Еще подмигивает! А чего, спрашивается, подмигивать? Взять хотя бы эту девчонку: ходила в бар всю зиму, сегодня с одним, завтра с другим, с кем придется, лила в себя джин с лимонным соком, драла глотку, ломалась, как кинозвезда. А теперь их всех увольняют. Очень может быть, что эти две сегодня утром получили расчет. Придется скоро таким Вот юным особам умерить тон. Впрочем, это им только на пользу. Но тут буфетчица поняла, что она рассуждает, как ворчливая, злая старуха, и рассердилась на себя: вот до чего дошла!

На площади зафыркал и зарычал мотор грузовика, машина, громыхая, отъехала. И тотчас же наступила тишина, проникавшая, казалось, во все щели. Баром овладело какое-то оцепенение. Пожилой мужчина со сложенной газетой смотрел в пустоту, словно он навеки распростился со всеми газетами. Девушки перестали шушукаться и хихикать. У одной лицо потеряло всякое выражение, у другой стало неожиданно грустным. Буфетчица оперлась круглым локтем о стойку и, казалось, молча отсчитывала томительные минуты.