Шумели развесистые вековые деревья, и огромными пестрыми благоухающими коврами раскинулись под ними грандиозные клумбы цветов.
Длинный безобразный каменный сарай превратился в изящный нарядный театр.
Вырвавшись на свободу, фантазия Лентовского не знала удержу.
– Зеркало во всю стену!.. Это для публики, заплатившей только за вход. Не стоять же ей на ногах! Для нее сзади платных мест будет великолепный бархатный пуф, кресла. Она будет слушать оперу, рассевшись как ей угодно. Слегка наклоненное зеркало будет отражать сцену. Не стоять же на цыпочках, смотреть через голову! Она будет видеть сцену в зеркале.
Репетиция освещения вызвала гром аплодисментов среди артистов.
Никогда ничего подобного не было видано ни в одном русском театре.
Сцена представляла пейзаж.
И Лентовский разыграл на нем всю симфонию смены света и теней, дал всю поэзию суток.
Лунная ночь, предрассветные сумерки, вся гамма рождающегося, разгорающегося, торжествующего рассвета, знойный день и все золото, весь пурпур, умирающий свет и блеск заката и безлунная, только дрожащим сиянием звезд и трепетом далеких зарниц освещенная ночь.
Перед нами снова был «маг и волшебник».
На его клич снова слетелись и окружили его художники. Талантливая молодежь, – среди них выдвинувшийся тогда г. Бауэр.
Все старые помощники Лентовского были на своих местах, вокруг «мага и волшебника». Все воскресло духом.
Готовилось к генеральному сражению. Было уверено в победе. Это был:
– Прежний Лентовский.
Только уже не с шапкой черных кудрей, не в фантастической куртке, не в английском шлеме.
Красавец-старик.
С серебряными кудрями.
В белой шелковой поддевке, грязной от черной работы.
Он был везде, создавал все.
И все было полно им. Все носило отпечаток его вкуса. Все было оригинально, красиво, изящно, – каждая постройка в выросшем как по волшебству саду.
И все это в несколько недель.
– По-американски! – говорили в Москве.
И Лентовский назвал свой сад:
– «Ч_и_к_а_г_о».
В Москве рассказывали про «чудеса, которые наделал Лентовский». Все с нетерпением ждали открытия. А открытие откладывалось со дня на день. Со дня на день…
И вот однажды Лентовский вошел в номер своего приятеля и упал, – прямо упал, – в кресло.
Не сказал даже «здравствуйте». Закрыл только глаза рукой.
– Кончено! Все кончено!
– Что случилось?
– Меня добили!
Таким его не приходилось видеть никогда. Он сидел убитый, опустив свою могучую голову, с бледным, искаженным лицом, не похожий на себя.
– Господин Власовский… добился… добил… У него вопрос самолюбия… «Показать себя»… Показать на старом москвиче… «Не прежнее, мол, вам время-с».
