– Однако, он отлично знает, что заплатил.
– А заплатил, так мне же лучше. Получил, значит! Есть из-за чего тут ваше сиятельство беспокоить. Напомнил бы мне, да и все. Я б и без вашего сиятельства, на одну его совесть положился. Заплатил, – и вся недолга!
Кашин вынул векселя, разорвал:
– Вот и все-с. А у меня к вашему сиятельству просьба. Давно в уме держал. Смелости не хватало. Приятным случаем пользуюсь. Что представился.
– Что такое?
– Есть мое желание на лечебницу имени вашего сиятельства. «По обещанию»! Не обессудьте уж!
И с поклоном подал тысячу рублей. Долгоруков улыбнулся:
– Ну, вот! Я так и думал, что тут недоразумение. Я всегда слышал, что вы добрый, отзывчивый человек!
– Покорнейше благодарю.
От князя Кашин поехал к Михаилу Валентиновичу.
Сел.
Молча положил на стол разорванные векселя.
– Жалишься?
– Грабишь?
Кашин протянул широкую лапу:
– Ну, да ладно! Напредки дело иметь будем! Только векселя ты у меня бери. А то от этого у меня только беспокойство!
Так в той, в старой, Москве Лентовский оставался «Антеем».
«Наполеон». Так называл его покойный Полтавцев.[125]
– Наполеон.
Называл с увлечением, с восторгом. Искренно.
Сын знаменитого, «того» Корнелия Полтавцева… Помните Счастливцева:[126]
– Нынче душа только у трагиков и осталась. Вот Корнелий Полтавцев…
Талантливый, драматический актер сам. Спившийся, старый, опустившийся…
Полтавцев слишком привык ходить по этапу, кочевать в ночлежных домах, питаться «бульонкой», – чтобы бояться самой черной нищеты.
Он не боялся нищеты, и потому был искренен.
Да…
Соблюдая, конечно, все пропорции…
В своем деле Лентовский был «маленьким Наполеоном».
И его окружали люди, верившие в его «звезду».
Преданные до самоотвержения.
Мне вспоминается маленькая сценка.
Трагическая. Хотя задней декорацией для этой трагедии и служила уставленная разноцветными бутылками буфетная стойка.
Тяжелые времена.
«Последние дни „Эрмитажа“.»
Крупные «рвачи», как пиявки, напившись, отваливались.
Пошел «ростовщик мелкий». Словно могильные черви.
Разрушают дело. Разъедают.
Режут, в алчности, курицу, которая несет золотые яйца.
Поздняя осень.
Дождь. Публики мало.
«Эрмитаж» не закрывается только потому, что:
– Нечем заплатить людям, нечем рассчитаться.
Касса опечатана. Захвачена кредиторами. В ней судебный пристав. У буфета, где «греются» несколько завсегдатаев, актер М. вдруг что-то кричит.
Диким, непонятным голосом. Два, три слова. И падает. Мертвецки пьяный.
– До бесчувствия!
