Заявление мастера о том, что химику с высшим образованием на заводе виноградных вин нет лучшего применения, чем должность подсобника, день-деньской выставляющего на ленту конвейера пустые бутылки, не выдерживало критики. Ни один руководитель, будь то начальник производства или заведующий отделом кадров, такого бы не сказал. Климу Зиновьевичу вдруг подумалось, что ни один нормальный, грамотный руководитель не стал бы держать его в подсобниках, не имея на то веских причин. И что же это, интересно знать, за причины? Клим Голубев — не пьяница, не дебошир. Не судим, на работу никогда не опаздывал, прогулов и приводов в милицию не имеет, к обязанностям своим относится ответственно. Так в чем же тогда дело? А дело, дорогие товарищи, в том, что начальству на него кто-то наговаривает, иначе оно, начальство, давно подыскало бы для Клима Зиновьевича должность, соответствующую его образованию и способностям, — должность, на которой он действительно мог бы приносить заводу ощутимую пользу. А к кому руководство предприятия обращается в первую очередь, когда хочет получить информацию о простом работяге? Ясно, к начальнику цеха, который в свою очередь переадресовывает вопрос сменному мастеру — то есть Егорову. И от того, что ответит мастер, зависит решение начальства — выдвигать подсобника Голубева на руководящий пост или не выдвигать. А поскольку Клима Зиновьевича до сих пор никуда не выдвинули, можно себе представить, чего на самом деле наплел о нем этот мордатый ублюдок…
— Что ж, спасибо за хлопоты, — сказал Клим Зиновьевич. — Извините за беспокойство.
— Да какое там беспокойство! — благодушно отмахнулся Егоров. — Не горюй, Зиновьич. Глядишь, со временем и подыщем тебе что-нибудь подходящее. И потом, сам подумай — ну на кой хрен тебе сдалась эта должность? Ради денег, что ли? Так ты ж теперь мужик одинокий, сам себе голова, на кой тебе лишние бабки? Я тебе, если честно, завидую. Работа — не бей лежачего, ответственности никакой, начальство тебя не трогает, а теперь еще и дома никто мозги не клюет. Это ж не жизнь, а праздник! Тебя нынче и не узнаешь — размордел, повеселел… Не подскажешь, как бы это и мне так устроиться? Может, грибочками поделишься?
Клим Зиновьевич внутренне содрогнулся. До сих пор все, что он слышал от окружающих по поводу смерти жены и дочери, ограничивалось соболезнованиями и сетованиями на превратности жизни. И вот — пожалуйста! То, что сейчас сказал Егоров, являлось шуткой только по форме. На деле же это были вполне конкретные подозрения, и оставалось только гадать, скольким еще людям этот мерзавец успел их высказать — уже безо всяких шуток, на полном серьезе и со свойственной ему крикливой напористостью.
