И вот передо мной Троцкий с Оболенским, как живые и на блюдечке, ей-Богу!!!
Я подлетаю к последнему стоящему извозчику – Троцкий с Оболенским уже сели и их удаляющаяся бричка темнеет в пелене дождя! Скорее!!! Долбаная немка, шьйорт её дери!!! Еще несколько секунд – и упущу!!!
— Свободен?!..
— Занят… — бородатый мужик в ливрее равнодушно пожимает плечами. — Вон, господа, раньше подошли! — указывает он на какое-то семейство, очевидно вернувшееся с дачи. Включающее двоих детей и кучу чемоданов. Папаша в сюртуке как раз неторопливо тащит один из них сюда, к коляске.
А-а-а-а… Уйдут!
— Десять рублей плачу!
— Но господин оф…
— Двадцать!
— Я…
— Пятьдесят!!! — выкрикиваю я заоблачную сумму.
Глаза того округляются (пятьдесят – это цена его лошади, да с лихвой), но жадность явно затуманивает разум. Посчитав, что можно срубить и больше, тот томно закатывает буркалы. Ах ты, сволочь… Жадность – оно плохо. И потому…
Револьвер в моей руке мигом приводит в чувство как извозчика, так и папашу семейства, открывшего было рот качнуть права. Что я делаю? А, сам не знаю… Но делать что-то надо. Раз все остальные не чешутся!
— Гони за той повозкой, гад… — тихо бормочу я, взводя курок и падая на сидушку. — Быстро и без фокусов!
И мы бодро трогаемся с места.
«Без фокусов»… Откуда память вытащила эту фразу? Из какого-нибудь голливудского боевика, не иначе? Точно, а скорее – наверняка. Мне стыдно за произошедшее? Да вот ни фига… Мне просто на всё уже пофиг. Ну, почти…
Промедли я ещё с полминуты, и мы бы просто упустили добычу – революционная коляска как раз свернула на перекрёстке. А затеряться в мегаполисе, где таких же колясок тысячи, совсем не проблема.
— Держись за ними, но близко не подъезжай, усёк, стервец? — откидываюсь я на жёсткую спинку и прячу револьвер в кобуру.
— Понял, ваше благородие… — отвечает спина. — Не убьёте?
— Как себя поведёшь. Справишься – получишь обещанное! Остановятся если – встанешь поодаль. Всё понял?
— Понял, ваше благородие!
Извозчичья спина заметно расслабляется, но мне на неё – тоже пофиг. Как и на многое давно уже стало в этом времени.
Устроившись поудобней, я задумываюсь под шум дождя, барабанящего по крыше пролётки.
«Как быстро я изменился. Казалось бы, прошло всего полгода, как я здесь, в этом времени. Но я, Слава Смирнов, полгода назад и помыслить не мог угнать под угрозой оружия извозчика! А если бы и посмел когда-нибудь, то рефлексировал бы до конца жизни, наверняка – как же, угрожал оружием, детишки рядом стояли, всё видели… Отца семейства при них, опять же, оттолкнул… Что со мной происходит? Я просто очерствел после ужасов, что видел на Цусиме? Похоже, что так. Хотя, «очерствел» – наверняка не тот термин, тут дело в другом. Более глобально изменился, что ли. Появилась несвойственная ранее самостоятельность в принятии решений и расстановка приоритетов. И… И очень просто, наверное, стало убить. После того боя в Маньчжурии, когда я стрелял, прячась за лошадиным трупом, а скачущие фигуры падали, будто в тире – стало совсем, просто… Вот, Азеф – я ведь готов был его убить, хоть и этого не сделал. Не успел просто…»
