Девушка оказалась расторопной, хорошей помощницей, не знающей устали. Халпашша научила ее разным работам по домашнему хозяйству, обращению с посудой, готовить пищу, стирать белье. Затем на девочку возложили обязанность ухаживать за самим Додхудаем: умывать его, мыть ему руки, одевать и раздевать, укладывать в постель и поднимать когда надо. Также обучили ее растирать паралитику руки и ноги и, наконец, кормить его.
От постоянного присутствия молодой красавицы, от постоянного созерцания ее и от постоянных, ее прикосновений Додхудай блаженствовал и постепенно привык к своему блаженству. В его голове начали зарождаться непривычные мечты и мысли, а в нем самом непривычные желания. На первых порах он и сам считал эти мечты и желания неосуществимыми, но невольно, на всякий случай, чтобы постепенно приучать девочку или вернее сказать отучить ее от чрезмерной застенчивости и стыдливости, стал иногда вести с ней двусмысленные разговоры.
В один из таких дней, почувствовав, как видно, гнетущую тоску в своей одинокой постели, он позвал:
— Эй, где вы там все? Бросили меня одного…
Тотчас в дверях появилась Турсунташ.
— Куда ты запропастилась? Разве я не говорил тебе, чтобы ты не оставляла меня?
— Бабушка-пашша приказала мне постирать белье.
— Сколько раз я говорил ей… Чтоб ее упрямство ее же извело!
— Можно, я вымою ваши руки? — стыдливо спросила Турсунташ.
Налив из медного кувшина воды в фарфоровую чашку, Турсунташ намочила в ней чистое полотенце, которое держала в руке, и, слегка выжав его, повернулась лицом к Додхудаю.
— Садись поближе ко мне! — приказал тот.
Турсунташ осторожно села, сторонясь Додхудая, и вытерла каждый его палец влажным полотенцем. Точно так же она вытерла ему руки по локоть, лицо и шею. А Додхудай тем временем неумолчно говорил:
— Ты, девчонка, ничего еще не знаешь, я тебе говорю.
Девочка, занятая своим делом, не поднимала головы, а Додхудай все старался втянуть ее в разговор.
— Почему не спросишь, о чем я хочу рассказать? Отец твой Чуливай и мать твоя Тухтабуви сегодня рано утром приходили ко мне в гости.
Турсунташ замерла, в недоумении глядя на Додхудая.
— Что ж ты разинула рот? Не удивляйся! Афанди, оказывается, говаривал: неужто я, седобородый, стану врать? А ты знаешь, что говорил Афанди?
Турсунташ ничего не отвечала.
— Ну ладно. Истории Афанди интересны, рассказать-то их можно, да вот боюсь — смеяться придется до смерти. А тому, что я сказал, ты не удивляйся. Отец твоего покойного отца работал тридцать пять лет чабаном у моего покойного отца. Бедняга до сорока пяти лет ходил холостяком, подобно мне… Ачил-шутник, — сказал Додхудай усмехнувшись. — Он и в самом деле был шутник, рассказывал забавные истории и все время развлекал и веселил моего отца. Так знай же — тот самый Ачил-шутник был твоим дедом. У него, оказывается, была луноликая дочь, могущая поспорить по красоте и с луной, и с солнцем, стройная и изящная, про таких в народе говорят: съест морковку — в животе видно, выпьет воды — сквозь горло просвечивает. Мой отец Маматбай сосватывает твою будущую мать Тухтабуви с твоим будущим отцом Чуливаем. Отец мой отечески опекает твоих родителей, не позволяя роду и племени своих слуг-чабанов развеяться по свету. Он за свой счет устраивал их свадьбы, соединял их друг с другом, спаривал девушку с йигитом. А что означает спаривать, знаешь? Если не знаешь, то узнаешь. Я сам покажу это, ладно? Погоди, я еще не кончил говорить, это я, если хочешь знать, говорю от всей души ради твоей же пользы. Девочка, родившаяся от тех самых Чуливая и Тухтабуви — это и есть ты, Турсунташ. Прелестная, чернобровая девочка — это и есть ты, Турсунташ. Сегодня девочка, а завтра-послезавтра луноликой красавицей, невестой будешь ты сама. Поняла?
