как нельзя более точно выражают суть означенного принципа. В соответствии с ним русские купцы именовали своих торговых партнеров из Ливонии и Германии не иначе как «приятели» и «соседы милые», а те, в свою очередь, обращались к новгородским адресатам со словами «высокочтимые друзья».
К числу подобных равноправных и взаимовыгодных договоров относился и так называемый «Нибуров мир» 1392 г. получивший название по руководителю ганзейской делегации любекского ратмана Иоганна Нибура. Согласно его условиям, ганзейские купцы могли беспрепятственно торговать в Великом Новгороде, а русский торговый люд получил свободный доступ («чистый путь») в Ливонию, право беспрепятственного проживания в ливонских городах и плавания к «Готскому берегу»[11]. Благодаря «Нибурову миру» ливонцы уже в первые десятилетия XV в. начали играть все более заметную роль в русско-ганзейской торговле, а к середине столетия фактически монополизировали весь восточный отрезок Великого Ганзейского пути, который связывал Ригу и Ревель с Псковом и Новгородом. В руках ливонцев оказалось и управление Немецким подворьем, а заключение новгородско-ганзейских договоров первой половины XV в., как и соглашения 1472 г. благотворно отразившихся на развитии торговых связей Новгорода с Ганзой, состоялось при их активном участии[12].
Однако дипломатия — слишком специфичный тип общения, зачастую не дающий представления о подлинных чувствах, которые питали друг к другу договаривающиеся стороны. Где уж тут говорить о восприятии «чужака» на бытовом уровне, сквозь призму заурядной повседневности. Коллективное сознание эпохи Средневековья изучать сложно, хотя бы в силу «безмолвия» абсолютного большинства населения, чьи мысли, эмоции, чаяния лишь слабыми контурами проступают в текстах средневековых хроник и практически неуловимы в пунктах межгосударственных соглашений. Поражает то, насколько мало сведений о русско-ганзейской торговле содержится в новгородских и псковских летописях[13] — о ливонских немцах речь заходила главным образом в связи с конфликтной ситуацией или дипломатическими демаршами. Неудивительно, что при таком выборочном освещении событий образ «немца Вифляндской земли» в русском средневековом нарративе получил устойчивый негативный окрас.
Различия в языке, обычаях, манере поведения и религии давали о себе знать. Иностранец в русских городах всегда находился под неусыпным контролем, а его действия воспринимались с настороженностью. Желание получше рассмотреть все непривычное и удивительное в Новгороде или Пскове русским людям казалось подозрительным. Путешественник Жильбер де Ланноа, посетивший Псков в 1413 г., отметил в записках, что в «замок» (Кремль) никто из чужеземцев не смеет войти под страхом смерти
