— Поешь, — не удержалась мать.
— Доброе утро! Ты не спишь, маманя? — спросил вполголоса он, как бы боясь спугнуть тишину.
Устроилась в постели так, чтобы лучше видеть его.
— Да какой тут сон. Возьми там кашу, с обеда стоит в печке…
Пригладил руками густые волосы, а они снова топырком, ответил:
— Обойдусь…
Похоже, бодрился, но ее-то не проведешь. Знать, не отошел за ночь: Санька, видно, спала спиной к нему. А, может, он не простил вчерашнее? А прежде был отходчив, вскипит, ну волчонок, не подходи; пройдет минута — и смеется.
Анфисе не понравилось что-то в сыне. Стала одеваться в постели, одевшись, включила свет. В люстре светилась лампочка, как раз хватало, чтобы не натыкаться в хате.
Рядом зевнул Джамбот:
— Не добрал маленько…
Анфиса сдержанно кивнула, ждала, может, еще что скажет он, но когда тот двинулся к выходу, спросила:
— Что так? Ночь-то длинная.
Сын сделал резкие движения руками, ответил улыбаясь:
— Санька толкала в бок, выла до петухов.
— Не ври, петухи недавно пропели, а Санька дрыхла, — проговорила со скрытой надеждой на разговор.
— У нас с ней свои петухи… — воскликнул сын и, напевая, исчез за дверью в исподней рубашке.
— А-а… — запоздало протянула мать.
Выбралась в сени, плеснула в лицо водой, все еще рассуждая о снохе: «Ей-ей, дурит Санька. Ну чего не хватает бабе? В крови у нее буйство, не зря обходили парни, когда в девках была».
Вбежал со двора сын:
— Ух, прижал морозик нынче!
Причесался по-быстрому и ел наскоро, стоя у печи, с собой завернул кусок сала, краюху.
— Бывай, маманя! Понесся: утро уже.
Засосало под ложечкой, в доме неладное творится, а она не может понять что. Не ударишь же кулаком по столу, не прикрикнешь — время не такое, обидеться может сын, хлопнет дверью, и свищи в поле ветра. Бывало, дед и по столу не ударял, и голос имел спокойный, а как сядет на табуретку, бороду пригладит, и в хате тишина, мышь не поскребет. А чтобы снохи бунтовали, чего захотели творили?.. Может, она не понимает молодых? Да нет, и другие жалуются на своих.
— Погоди, — вырвалось у нее.
Не мог не заметить сын, что мать в тревоге.
— Ты что? — спросил озабоченно.
Вспылила Анфиса, не сдержалась:
— У людей по утрам из трубы дым валит, а у нас что? Дежа[9] запылилась, не помню, когда в ней Санька тесто месила, — говорила строго: пусть сноха услышит.
Уселся сын за стол, уронил на руки голову. В другой бы раз пожалела его, а сейчас не могла остановить себя:
— Мыслимо дело, внуков не народила, а хвост залупила будто чистокровная, породистая! И не дыши при ней. Ишо что?
