Придерживая мальчика, привстала, посмотрела на стол. Всего еще полно на нем, неужто не кончат скоро? Подумать только, и дверь им не мешает: скрипит, стонет, а им хоть бы что…
Выкатилась слеза, обожгла щеку и притаилась льдинкой под воротником шерстяной кофточки. Полицай что-то тихо сказал — может догадываются, что она разведчица, — и мельник повернул голову в ее сторону. Почувствовала еще отчетливей удары сердца — и в горле отдавало, и в ушах.
Полицай поставил кувшин, воткнул рог в тонкое, длинное горлышко, направился к двери, да мельник вернул его, сам вышел.
Уговаривает себя Анфиса: «Да заплачь, дура, разжалобь их, упади в ноги. Встань, ради лейтенанта сделай, а? Ну и сумасшедшая, пропадешь со своим характером и пацана погубишь, а он не твой. Встань. Встань, тебе говорят, или просьбу лейтенанта позабыла, как он убивался из-за проклятого моста? Думаешь, ему сейчас легче твоего? С чем он явится к генералу? Что доложит ему?»
Вернулся мельник.. Идет прямо к ней. Столик с едой впереди себя несет, такой же, как перед ними, столик. Указал взглядом на еду. Слезы навернулись на глаза, плачет Анфиса и ничего не может поделать с собой, уж и плечи вздрагивают. Ну и дура, чего разревелась? Люди, видать, ей добра желают.
Утерла слезы.
Мужики закурили, теперь сидели, не обращая на нее внимания, и она осмелела, взяла кусок хлеба, поднесла ко рту.
Постепенно она расслабилась, видя, как мирно разговаривают еще минуту назад страшившие ее люди. Но вот вскоре мельник воздел руки к небу, провел по губам, пригладил усы, затем встал и вышел, а полицай, оглянувшись на нее, поднимался тяжело, упершись руками в колени, папаха сдвинулась на ухо и, когда он стоял уже на ногах, выразительно махнул Анфисе рукой; мол, иди сюда.
…Качнулась земля под ногами. Колючий холод ворвался под рубашку, пополз от живота к груди…
Крикнула отчаянно:
— Мать я, мать…
…Звякнула бутылка, приглушенный звук вернул Анфису в действительность, на сердце тяжело, словно на то место, где оно учащенно бьется, надавили; попыталась вздохнуть всей грудью, да не получилось, еще раз попробовала — не помогло, тогда привстала. Ее беспокойное движение заметил сын, спросил взглядом: «Ты чего, мать?»
Она вымученно улыбнулась, и он успокоился, велел жене:
— Возьми… Двое пьют — покойника оплакивают…
Анфиса все еще оставалась во власти прошлого, но повелительный взгляд на сноху бросила: однако Санька лишь губами прикоснулась к стакану, поставила на место.
